Читать интересную книгу Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена - Лоренс Стерн

— Я рассматриваю человека, приставленного к моему сыну, как зеркало, в котором ему предстоит видеть себя с утра до вечера и с которым ему придется сообразовать выражения своего лица, свои манеры и, может быть, даже сокровеннейшие чувства своего сердца, — я бы хотел поэтому, Йорик, чтобы оно было как можно лучше отшлифовано и подходило для того, чтобы в него гляделся мой сын. — «Это вполне разумно», — мысленно заметил дядя Тоби.

— Существуют, — продолжал отец, — такие выражения лица и телодвижения, что бы человек ни делал и что бы он ни говорил, по которым можно легко заключить о его внутренних качествах; и я нисколько не удивляюсь тому, что Григорий Назианзин, наблюдая порывистые и угловатые движения Юлиана, предсказал, что он однажды станет отступником, — или тому, что святой Амвросий спровадил своего писца по причине непристойного движения его головы, качавшейся взад и вперед, словно цеп, — или тому, что Демокрит сразу узнал в Протагоре ученого, когда увидел, как тот, связывая охапку хвороста, засовывает мелкие сучья внутрь.[297] — Есть тысяча незаметных отверстий, — продолжал отец, — позволяющих зоркому глазу сразу проникнуть в человеческую душу; и я утверждаю, — прибавил он, — что стоит только умному человеку положить шляпу, войдя в комнату, — или взять ее, уходя, — и он непременно проявит себя чем-нибудь таким, что его выдаст.

— По этим причинам, — продолжал отец, — гувернер, на котором я остановлю свой выбор, не должен ни шепелявить[298], ни косить, ни моргать глазами, ни слишком громко говорить, он не должен смотреть зверем или дураком; — он не должен кусать себе губы, или скрипеть зубами, или гнусавить, или ковырять в носу, или сморкаться пальцами. —

— Он не должен ходить быстро — или медленно, не должен сидеть, скрестя руки, — потому что это леность, — не должен их опускать, — потому что это глупость, — не должен засовывать их в карманы, — потому что это нелепо. —

— Он не должен ни бить, ни щипать, ни щекотать, — не должен грызть или стричь себе ногти, не должен харкать, плевать, сопеть, не должен барабанить ногами или пальцами в обществе, — не должен также (согласно Эразму) ни с кем разговаривать, когда мочится, — или показывать пальцем на падаль и на испражнения. — «Ну, это все чепуха», — мысленно заметил дядя Тоби.

— Я хочу, — продолжал отец, — чтобы он был человек веселый, любящий пошутить, жизнерадостный, но в то же время благоразумный, внимательный к своему делу, бдительный, дальновидный, проницательный, находчивый, быстрый в решении сомнений и умозрительных вопросов, — он должен быть мудрым, здравомыслящим и образованным. — А почему же не скромным и умеренным, кротким и добрым? — сказал Йорик. — А почему же, — воскликнул дядя Тоби, — не прямым и великодушным, щедрым и храбрым? — Совершенно с тобой согласен, дорогой Тоби, — отвечал отец, вставая и пожимая дяде руку. — В таком случае, брат Шенди, — сказал дядя Тоби, тоже вставая и откладывая трубку, чтобы пожать отцу другую руку, — покорно прошу позволения рекомендовать вам сына бедного Лефевра. — При этом предложении слеза радости самой чистой воды заискрилась в глазу дяди Тоби — и другая, совершенно такая же, в глазу капрала; — вы увидите почему, когда прочтете историю Лефевра. — — — Какую же я сделал глупость! Не могу вспомнить (как, вероятно, и вы), не справившись в нужном месте, что именно мне помешало позволить капралу рассказать ее на свой лад; — однако случай упущен, — теперь мне приходится изложить ее по-своему.

Глава VI

История Лефевра

Однажды, летом того года, когда союзники взяли Дендермонд[299], то есть лет за семь до переезда отца в деревню, — и спустя почти столько же лет после того, как дядя Тоби с Тримом тайком убежали из городского дома моего отца в Лондоне, чтобы начать одну из превосходнейших осад одного из превосходнейших укрепленных городов Европы, — дядя Тоби однажды вечером ужинал, а Трим сидел за ним у небольшого буфета, — говорю: сидел, — ибо во внимание к изувеченному колену капрала (которое по временам у него сильно болело) — дядя Тоби, когда обедал или ужинал один, ни за что не позволял Триму стоять; — однако уважение бедного капрала к своему господину было так велико, что, с помощью хорошей артиллерии, дяде Тоби стоило бы меньше труда взять Дендермонд, чем добиться от своего слуги повиновения в этом пункте; сплошь и рядом, когда дядя Тоби оглядывался, предполагая, что нога капрала отдыхает, он обнаруживал беднягу стоящим позади в самой почтительной позе; это породило между ними за двадцать пять лет больше маленьких стычек, чем все другие поводы, вместе взятые. — Но речь ведь не об этом, — зачем я уклонился в сторону? — Спросите перо мое, — оно мной управляет, — а не я им.

Однажды вечером дядя Тоби сидел таким образом за ужином, как вдруг в комнату вошел с пустой фляжкой в руке хозяин деревенской гостиницы попросить стакан-другой канарского вина. — Для одного бедного джентльмена — офицера, так я думаю, — сказал хозяин, — он у меня занемог четыре дня назад и с тех пор ни разу не приподнимал головы и не выражал желания отведать чего-нибудь, до самой этой минуты, когда ему захотелось стакан канарского и ломтик поджаренного хлеба. — Я думаю, сказал он, отняв руку от лба, — это меня подкрепит. —

— Если бы мне негде было выпросить, занять или купить вина, — прибавил хозяин, — я бы, кажется, украл его для бедного джентльмена, так ему худо. — Но, бог даст, он еще поправится, — продолжал он, — все мы беспокоимся о его здоровье.

— Ты добрая душа, ручаюсь в этом, — вскричал дядя Тоби. — Выпей-ка сам за здоровье бедного джентльмена стаканчик канарского, — да отнеси ему парочку бутылок с поклоном от меня и передай, пусть пьет на здоровье, а я пришлю еще дюжину, если это вино пойдет ему впрок.

— Хоть я искренне считаю его, Трим, человеком весьма сострадательным, — сказал дядя Тоби, когда хозяин гостиницы затворил за собой дверь, — однако я не могу не быть высокого мнения также и о его госте; в нем наверно есть что-то незаурядное, если в такой короткий срок он завоевал расположение своего хозяина. — И всех его домочадцев, — прибавил капрал, — потому что все они беспокоятся о его здоровье. — Ступай, догони его, Трим, — сказал дядя Тоби, — и спроси, не знает ли он, как зовут этого джентльмена.

— Признаться, я позабыл, — сказал хозяин гостиницы, вернувшийся с капралом, — но я могу еще раз спросить у его сына. — Так с ним еще и сын? — сказал дядя Тоби. — Мальчик, лет одиннадцати — двенадцати, — сказал хозяин, — но бедняжка почти так же не прикасался к еде, как и его отец; он только и делает, что плачет и горюет день и ночь. — Уже двое суток он не отходит от постели больного.

Дядя Тоби положил нож и вилку и отодвинул от себя тарелку, когда все это услышал, а Трим, не дожидаясь приказания, молча вышел и через несколько минут принес трубку и табак.

— Постой немного, не уходи, — сказал дядя Тоби. —

— Трим, — сказал дядя Тоби, когда закурил трубку и раз двенадцать из нее затянулся. — Трим подошел ближе и с поклоном стал перед своим господином; — дядя Тоби продолжал курить, не сказав больше ничего. — Капрал, — сказал дядя Тоби, — капрал поклонился. — Дядя Тоби дальше не продолжал и докурил свою трубку.

— Трим, — сказал дядя Тоби, — у меня в голове сложился план — вечер сегодня ненастный, так я хочу закутаться потеплее в мой рокелор[300] и навестить этого бедного джентльмена. — Рокелор вашей милости, — возразил капрал, — ни разу не был надеван с той ночи, когда ваша милость были ранены, неся со мной караул в траншеях перед воротами Святого Николая, — а кроме того, сегодня так холодно и такой дождь, что, с рокелором и с этой погодой, вашей милости недолго насмерть простудиться и снова нажить себе боли в паху. — Боюсь, что так, — отвечал дядя Тоби, — но я не могу успокоиться, Трим, после того, что здесь рассказал хозяин гостиницы. — Если уж я столько узнал, — прибавил дядя Тоби, — так хотел бы узнать все до конца. — Как нам это устроить? — Предоставьте дело мне, ваша милость, — сказал капрал; — я возьму шляпу и палку, разведаю все на месте и поступлю соответственно, а через час подробно обо всем рапортую вашей милости. — Ну, иди, Трим, — сказал дядя Тоби, — и вот тебе шиллинг, выпей с его слугой. — — Я все от него выведаю, — сказал капрал, затворяя дверь.

Дядя Тоби набил себе вторую трубку и если бы мысли его не отвлекались порой на обсуждение вопроса, надо ли вывести куртину перед теналью по прямой линии или лучше по изогнутой, — то можно было бы сказать, что во время курения он ни о чем другом не думал, кроме как о бедном Лефевре и его сыне.

Глава VII

Продолжение истории Лефевра

Только когда дядя Тоби вытряс пепел из третьей трубки, капрал Трим вернулся домой и рапортовал ему следующее.