В дверях стояла бледная Мила.
Психологи советуют: когда на душе смутно и мир кажется не лучшим обиталищем, надо чем-то заняться. Они много чего советуют, начиная с уютного пледа и кончая транквилизаторами, но Мила всегда выбирала действие, а не валяние под пледом. В конце концов, на руках семья, особо не поваляешься.
Вот и сегодня, когда вся станция плюс лаборатория дружно уговорили ее пойти домой, она автоматически прикинула, что купить по дороге и как лучше использовать нежданный полувыходной. А потом сердце вдруг заныло так, что она махнула на все рукой и перенеслась прямо в квартиру. В кухню. Травяной сбор, который она заваривала, когда пропал Дим, все еще лежал на ближней полочке — чувствовала же, понадобится. Людмила потянулась за своим успокоительным, машинально прикидывая, насколько ей хватит запаса, если обожаемые детки и дальше будут выкидывать такие фортели… замерла, когда дом прорезал отчаянный крик.
— Лёша-а-а!
Травы с шорохом посыпались из разом ослабевших рук…
Мила с трудом узнала голос Лины, потому что никогда не слышала в нем такого отчаяния и такой боли. Крик, задушенное рыдание, чей-то злобный хохот… здесь, в доме. Наверное, так чувствуют себя смертельно раненные. Еще ничего не болит, но уже ощущение необратимости потери…
Ты еще живешь, но мир уже подернулся какой-то завесой нереальности.
Людмила не помнила, как оказалась у двери в гостиную. Прямо у входа боролись двое — смутно знакомый смуглый мужчина и светловолосая женщина, портрет которой ей показывал Лёш… а дальше… а дальше…
— Лёш?.. — выдохнули помертвевшие губы.
Ярость, отчаяние, страх за сына и материнская любовь — все это сплелось в душе женщины в огненный клубок. И этот клубок сорвался с рук — а ведь раньше Людмиле никогда не давалась огненная магия — и, разбрызгивая белые и голубые искры, полетел в женщину.
Никогда раньше не била в спину. Никогда не убивала…
— Лина, Лёш… он…
Девушка подняла на нее черные, странно отрешенные глаза:
— Простите.
— Лина… это мне просить прощения. — Мужчина, не обращая внимания на раненое плечо (на два удара ножом Лиз все-таки хватило), присел рядом с телом. — Безнадежно…
— Что здесь произошло? — Мила задыхалась. Незнакомая острая, безысходная боль рвала ее на куски. — Что здесь было?
Лина не ответила. Она снова опустилась на колени, и смуглая рука бережно-мягко коснулась каштановых волос… Ласково. Нежно. Прощально…
— Я не… Что это?!
Тело Лёша таяло. На миг оно стало совершенно прозрачным, засветилось, а потом рассыпалось пеплом. Черным пеплом.
Короткий задыхающийся вскрик. Огромные глаза Лины, полыхнувшие неистовой надеждой. Качнувшийся под ногами пол, над которым кружит-кружит-кружит горячий пепельный вихрь. И шагнувшая из этого вихря фигура человека…
— Л-Лёш?..
Зеленые глаза виновато блеснули.
— Извините, что так напугал…
— А что здесь происходит?
— Лина, ты разве не объяснила про дар Избранника? — Лёш потер ладонью пострадавшую от подзатыльника шею. Все-таки матери иногда реагируют слишком эмоционально.
Лина оторвалась от действия регенератора на плечо отца:
— Я? Ты считаешь, что я в такую минуту способна была об этом помнить?
— Какой дар? — донеслось из угла. О…
Дим, Вадим, Александр — все мужчины семейства Соловьевых примчались домой. Должно быть, Дим почуял беду, случившуюся с младшим братом, и уже связался с остальными.
По счастью, излагать историю заново не пришлось ни Лине, ни Людмиле. Нашлись репортеры и без них. Рыбки, во время визита Лиз помалкивавшие и изображавшие из себя самых обычных обитательниц аквариума, наконец вышли из ступора и загомонили наперебой. Впрочем, на них практически никто не обращал внимания. Александр осторожно проверял воскресшего сына. Людмила пила свой отвар и ждала повествования о даре. Дим исследовал тело Лиз и все больше хмурился. Короткий взгляд — и к нему присоединился Вадим.
— Чувствуешь?
— Так, и что тут у нас? Любопытно.
Если богатый опыт Владыки не обманывал, в крови Лиз (черт, ковер испортила!) была явная примесь демонской силы.
— Долински… — процедил Владыка. Ну что ж, больше он не собирается с ними церемониться!
Лина бросила в сторону матери один взгляд и отвернулась. Наступит когда-нибудь момент, когда она сможет вспоминать о Лиз спокойно?
— Я дождусь сегодня рассказа о даре? — напомнила о себе Мила. Травки помогали, и голос звучал почти спокойно.
— Ну, ты его видела. Умру — воскресну, — Лёш улыбнулся. — Как-то так.
— Ага… — задумчиво кивнула Мила. — Надо же, какой полезный дар. Особенно для таких, как мои сыновья. Невероятно утешительно знать, что у вас все-таки есть запасные жизни. Лина, спасибо!
— Одна уже потрачена. Лёш, ну у тебя память. В такой момент просчитать этот вариант… восхищаюсь. Лично у меня при виде Лиз мозги отказали напрочь.
— Ну, по правде сказать, я сам про этот вариант в тот момент не вспомнил…
Хранительница с самого утра ощущала какую-то тревогу, хотя причин для беспокойства вроде бы не было. Напротив, девушки-фениксы пользовались на празднике бешеной популярностью, все было тихо и мирно. Ну не с назойливыми же поклонниками бороться старой Хранительнице? С этим девочки и сами справятся.
Но чем ближе был вечер, тем больше росло беспокойство и ощущение какой-то беды. Ну почему она не может говорить с Пламенем? В такие минуты Анна как никогда остро чувствовала свою неполноценность. Оставалось лишь смотреть на пляску огненных языков, пытаясь заглушить тревогу медитацией.
И вдруг Пламя резко взвилось к потолку, а потом опало, рассыпав сноп искр. Их треск показался стоном. Анна охнула и схватилась за сердце. Она слишком хорошо знала, что это значит. Погиб кто-то из фениксов. Но кто?! И вновь огненный всплеск. И вновь язычки Пламени скрываются в углях. Еще один?! Нет… нет!
Высота огненного столба позволяла примерно определить, кто ушел в Пламя. Молоденькие фениксы, вроде дочки Мари — одно, а опытные, матерые — совсем другое. Судя по всему, клан только что лишился — Анна не могла произнести это даже мысленно, столь ужасающей была догадка — своей главы. Вернее, обеих глав — бывшей и нынешней. А она сама потеряла внучку и правнучку. При этой мысли в глазах окончательно потемнело, и Хранительница погрузилась в беспамятство.
В горах воздух прозрачен и чист. В ясные дни, когда солнечный свет растворяет туманную дымку, порой можно рассмотреть куст на соседней горе во всех подробностях. Тысячелетние камни молчаливы и недвижны. Ничто не дрогнет, не шелохнется… только ветер и скалы ведут молчаливый поединок выдержки. Тихо. Холодно. И никого.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});