– Ну живите, – повторил бывший владелец и опять замер. Словно не пускало его что. – Тут возле магазина дед Гудед живет. Вы, если что, к нему идите.
– Если что? Насчет дров я в сельсовете решу, по воде с соседями договоримся – вы же мне все рассказали.
– Да нет… он по другим делам, – Геннадий, видимо, оставил попытки облечь слабо брезжащую мысль в слова, вздохнул напоследок горько и уехал.
Саня еще постояла у ворот, борясь с нахлынувшим вдруг чувством одиночества и даже паники. Хотелось побежать за машиной, бросить все это новое хозяйство и вернуться в город с нескладехой-водителем. Зима лежала длинным пробелом между тем, что было и что будет, а Саша торчала посереди белого листа снега сомнительной запятой – убрать? оставить? Упрямо дернула подбородком, вздохнула и пошла в дом. Чего уж теперь думать? Как говорится, дело сделано – дура замужем. Впереди ждала первая ночь в новом жилище.
«На новом месте приснись жених невесте». Димка, гад, не приснился, видимо окончательно, на ментальном уровне, вычеркнувшись из «женихов». Зато снился поселок Балай с высоты птичьего полета, все эти домишки, магазин, озеро и лес на многие километры вокруг. Впрочем, километры эти во сне только угадывались: птичье зрение оказалось со странностями, периферия будто отсутствовала, и картинку Саня видела как в выпуклой линзе. Вот и ее домик, колодец рядом. Печным дымом над крышей нарисовалось кудреватое «Саня». «Мило зачекинилась», – подумала Саша-птица. На дальнем краю в воздухе возникло бледно-сизое «Аделаида», откуда-то из глубин леса, вне поселка, выдохнулась дымным облачком какая-то «Шумера» или «Шушера» – не разберешь. В стылом воздухе захрустела то ли сумбурная считалка, то ли детская песенка:
Вспугнутым шорохом, шелковым ворохом,шорохом-морохом, морохом-шорохом, фууух…тесно приблизится, тащится-близится,к пеплу прильнет, тело возьмет,красное – белым, белое – краснымфухх… прорастет.
Тонкий голосок неприятно скрежетал, словно царапая блеклое небо. Стало холодно, неуютно, Саня начала падать и проснулась.
Открыла глаза – чужой, давно не беленный потолок, чужие стены со старыми, советских времен, обоями. Такие обои напоминают географические карты, и особенно хорошо в них разбираются дети. Они засыпают и просыпаются под всеми этими материками-пятнами, каньонами-трещинами, неверной рукой выцарапывают, присваивают свои имена придуманным шпалерным морям и горным цепям, вырастающим в воображении среди цветов и орнаментов. Но вся эта география ведома тому, кто родился и вырос под такими обоями, а она – чужая в этой стране.
Просыпаться первый раз в неосвоенном доме… паршиво. Вот бы проснуться так, чтобы, еще глаза не открывая, почувствовать теплый упругий бок рядом, дыхание, вдохнуть знакомый мужской запах, уткнуться… Вот тогда с легким сердцем можно открывать глаза, улыбаться серому потолку, вставать и делать всю эту чужую географию своей. А с таким настроением, как она проснулась, лучше вообще не вылезать из кровати. Но надо.
Саня, ежась, встала и сразу побежала в печке – домик за ночь выстыл, было прохладно. Неумело затопила, успев нацеплять заноз. Но вид живого огня неожиданно сообщил ее унылому утру странное умиротворение, успокоил, словно шепнув: «Привыкай».
И Саня начала привыкать: мыть, драить, чистить, выбрасывать. А что делать, раз решила кардинально поменять свою жизнь?
Решение это нарывом зрело-зрело пару последних лет – и наконец лопнуло бурной ссорой с Димом, ее шумной истерикой. Личные неурядицы потянули за собой клубок рабочих проблем, и вообще, мир перестал соответствовать ее ожиданиям буквально по всем пунктам. Димка хлопнул дверью, заявив, что «больше никогда-никогда», на работе она написала «по собственному» (хлопок дверью теперь уже с ее стороны здесь тоже имел место). Все это произошло в один день, и только вечером, добравшись до своей квартирки и шагнув в темный коридор, она вдруг осознала свое одиночество, ненужность, отчаяние, безысходность, тоску, болезненность, горечь… да много чего еще осознала в один этот темный момент. «Обрыдло», – странное слово всплыло откуда-то из закромов памяти. Поревела, а утром отправилась к риелторам – менять постылость привычных координат и всей прежней жизни в придачу.
Так и появились в ее жизни домик в поселке Балай и новая работа – учитель начальных классов в общеобразовательной школе Уярского района. Поселок выбрала почти наугад, по музыкальной балалайности звучания да относительной близости к городу. А то, что гибнущая без кадров школа приняла ее с распростертыми объятиями, и вовсе показалось добрым знаком. И огни большого города перестали маячить вдали, свет их в Балай почти не доходил.
За пару дней домишко приобрел более-менее обжитой вид и, наконец, прогрелся. Саня топила узкую печку-колонну, обитую металлическими листами и обогревающую зал и спальню. К большой, на полкухни, печи она подступить боялась. Огромный черный зев, как в сказке про Бабу-ягу, внушал ей какой-то детский, невесть откуда взявшийся страх. Саша прибралась в кухне на скорую руку, а с наступлением вечера и вовсе старалась туда не заходить. Сидя в зале, она чутко прислушивалась: казалось, в кухне что-то поскрипывало, шуршало, ворочалось. Замирало, притаившись, а потом снова продолжало свою неведомую жизнь.
Освещенная комната была отделена от плотной кухонной темноты шторками, они слабо шевелились, словно кто-то дышал там, за трепетом ткани. «Нервишки… – подумала Саня. – Лечиться надо».
Утро началось с гудков машины под окном – приехала Натка с дочкой Ладой. Сестра охала, ахала, вздыхала и ругалась – все одновременно. Ведь надо такое учудить – бросить все и податься в глушь, в тьмутаракань какую-то! Сумасбродство, позерство – Димке, что ли, доказать чего хотела? Хорошо, ума хватило квартиру в городе не продавать, есть куда вернуться. Пошумев, Натка бросила затею переубедить упертую сестрицу и ушла в сельпо – продуктами Саша еще не закупалась.
– Саня, а давай снежный дом стлоить! – Племяшка такого количества снега за свою четырехлетнюю жизнь, наверное, и не видела никогда.
– А давай! – встрепенулась Саша. – Только дом мы не осилим, времени не хватит. Давай снеговика?
Дело спорилось, снега было завались, и скоро у крыльца выросла небольшая, симпатичная снежная баба. Ладка пыхтела рядом, пытаясь слепить бабе внучку, но вдруг поскользнулась, ойкнула и тут же заревела.
– Чего, чего ты? – всполошилась Саня.
– Зуууб стукнула! – проныла Лада и протянула тетке ладошку. И правда, зуб – молочный, чуть прозрачный, словно из тонкого фарфора.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});