Я подумала: а не пропустил ли Нельсон мимо ушей значительный кусок моего вчерашнего рассказа?
Да слушал ли он вообще?!
– Я ведь тебе сказала, что Джонатану до меня нет дела. Он любит бывать с Милочкой.
– Ради бога, Мел! Когда ты, наконец, уяснишь себе, что ты и есть Милочка? – строго спросил Нельсон. – Ты что, находишься под гипнозом, когда бываешь ею?
– Нет, конечно.
– Или пребываешь в состоянии транса и беседуешь в астрале с Авой Гарднер?
– Нет…
– Тогда какого черта ты твердишь, что это не ты развлекаешь легендарного типа, который, напрочь лишен чувства юмора?
– Кто тебе сказал, что у него нет чувства юмора? – спросила я, мгновенно переключаясь мыслями на Джонатана.
– Габи. Его зовут теперь Саймон Кауэлл – наверняка потому, что он в жизни никому не улыбнулся.
– О-о-о!..
Говорить о чувстве юмора Джонатана у меня не было сил.
Джонатан во мне не нуждался. Нельсон тоже. Я подумала вдруг: а может, плюнуть на все, купить дом, обзавестись дюжиной котов и писать до скончания века письма с жалобами в местную газету?
– Счастливый шанс в жизни выпадает лишь один раз, Мел,– сказал Нельсон более ласковым, чем можно было ожидать, тоном.– Довольно строить иллюзии. Знаю, отец у тебя человек дерьмовый, у матери… свои проблемы, но поверь ты много чего упустишь, если не научишься быть более решительной. Да, мы могли бы сойтись с тобой, но ты выбрала бы меня лишь потому, что хорошо и давно знаешь. Этого, поверь мне, недостаточно.
– Думаешь? – спросила я с глазами, полными слез.
– Да. Во всяком случае, в твоем возрасте. Вот когда нам стукнет по шестьдесят, когда мы оба будем в разводе и захотим снова обзавестись семейным гнездышком… О нет, только, пожалуйста, не начинай снова плакать. Не печалься ты так!
– Я не печалюсь,– пробормотала я, заставляя себя улыбнуться.
Я не лгала. На душе у меня становилось легче.
– Но Джонатан действительно ничего такого ко мне не чувствует. Он ясно дал это понять тогда, в парке… Заявил, что бизнес и личную жизнь нельзя смешивать.
Нельсон посмотрел на меня с сочувствием.
– Правда? Извини, не знал. Может быть, стоит выждать какое-то время? Или скажи ему, что будешь в ближайшие дни занята: вдруг он снова обратится к тебе с глупой просьбой вроде организации экскурсии в галерею Тейт.
– А что в этом глупого? Возможно, Джонатану нравятся полотна старых мастеров.
– Больше всего его наверняка привлекает твоя бесхитростность,– заметил Нельсон, кладя в тостер еще два кусочка хлеба.
Я отодвинулась от стола.
–Кстати, о бесхитростности. Надо бы съездить домой, поговорить с Эмери о приглашениях. И о чертовых бонбоньерках.
– Отвезешь остатки ей, чтобы она сама доделала?
Мы одновременно повернули головы и посмотрели на коробку у кофейного столика, наполненную серебристой лентой и тюлевыми кружочками. Я попыталась представить, как с ними возится мама, но не смогла этого сделать.
– Нет. Пусть остаются здесь… Будем делать каждый вечер по нескольку штук, пока смотрим телевизор.
– Хорошо,– согласился Нельсон.
– Нет, правда,– вздохнула я.– Так будет проще.
– От ответственности еще никто не умирал. Не умерла бы и Эмери.
– Конечно. Но мама, да если еще выпьет, чего доброго, подавится миндалем. И потом, у тебя так здорово получается завязывать узелки.
Я подумала о его пальцах – быстрых, аккуратных, ловких… Мое лицо и шею залило густой краской.
– Это приходит с практикой,– спокойно сказал Нельсон.– Как и многое другое. Не волнуйся, к приходу Габи я все спрячу. И об этом не беспокойся,– сказал он, едва я открыла рот.– Я поговорю с ней. О вчерашнем она не узнает.
– Спасибо,– пробормотала я, чувствуя прилив благодарности.
Как здорово, что у меня есть Нельсон. Надо бережнее хранить нашу дружбу.
Схватив сумку и папку Эмери с ее бумагами, я направилась к двери.
– Пока. Куплю что-нибудь на ужин, если вернусь вовремя.
Когда я проходила мимо Нельсона, он взял меня за руку.
– Э-э… Мел.
– Что?
Он посмотрел на меня, и я неожиданно поняла, что ему не так уж и легко, как мне показалось на первый взгляд.
– Послушай, давай договоримся, что не будем сожалеть о вчерашнем. Я даже рад.– Он обезоруживающе улыбнулся, потом задумчиво почесал небритую щеку.– Было здорово.
У меня защекотало в животе.
– Спасибо.
Лицо Нельсона стало серьезным.
– Но и вспоминать об этом больше не будем. По крайней мере, лет до шестидесяти. А уж тогда, если мы оба будем в разводе и захотим… Договорились?
– Договорились.
Я поцеловала его во влажные волосы.
И ушла, чувствуя себя почти Милочкой.
Пребывая в приподнятом расположении духа, я позвонила Эмери и, чтобы не тратиться на такси, попросила ее приехать за мной на вокзал.
Я специально назвала время прибытия поезда на полчаса раньше, чем на самом деле, но она все равно въехала на парковочную площадку десятью минутами позже.
– Интересно, как на твою безумную рассеянность смотрит Уильям? – спросила я, убирая с пассажирского сиденья газеты и штрафные талоны.
– Он ее не замечает,– ответила Эмери, едва не врезаясь в столб.– Твердит, что привык повторять одно и тоже по девятнадцать раз. Он ведь юрист.
– За это ему прилично платят, ведь так, Эм? А я от тебя не получу и пенни,– сказала я, решив проявить максимум твердости.– Сегодня мы должны в мельчайших подробностях обсудить, какими будут приглашения, или их не изготовят в срок. Тогда к тебе на свадьбу просто никто не придет. Эмери, ты меня слышишь?
– Обожаю эту песню! – воскликнула Эмери, прибавляя звука в радио.– А ты? Каждый раз, когда она играет, представляю себе такие красивые апельсины.
Я решила не возобновлять разговора до приезда домой.
Если отца не было рядом, мама становилась похожей на маму из более счастливых времен, когда она еще не курила, не бормотала себе под нос что-то непонятное, бесцельно слоняясь по дому в состоянии легкого ступора…
У порога нас радушно встретила вполне вменяемая женщина.
– Привет, дорогая,– сказала она, обнимая меня одной рукой: так ей было удобнее после очередной пластической операции.
– Папы нет? – с надеждой спросила я.
– Уехал куда-то по делам,– счастливо сообщила мама.– По-моему, повез избирателей в Лондон, как делает каждый год.
Справедливости ради скажу: как член парламента папа пользовался среди местного населения большой популярностью. С любым, кто не доводился ему близким родственником, он находил общий язык, был немыслимо мил, всем предлагал билеты на экскурсию по зданию парламента. Выступал за горячо поддерживаемые идеи: да – фунту, полям для игры в крикет, развитию национального бизнеса; нет – громадным супермаркетам, вегетарианству и всему небританскому. На митингах и собраниях отец был готов выступать по нескольку часов кряду. Должна признаться, я даже уважала папу за твердость убеждений, хоть и не всегда соглашалась с его высказываниями.