Наступили дни прощальных визитов. Я начал с Великих Князей. Вел. Кн. Сергей Михайлович был болен, не мог меня принять, и я у него лишь расписался. Вел. Кн. Георгий Михайлович спросил, правда ли, что идет большая пропаганда в войсках.
Я ответил, что - да и высказался о том, что, прежде всего фронт надо оберечь от таких господ, как А. И. Гучков и ему подобные. Гучкова, - сказал я, - нельзя и близко подпускать к фронту. Он вносит разврат в среду старших начальников и в офицерство. В смысле развала армии это самый опасный человек. Я развил эту тему.
Великий Князь слушал внимательно и сказал, что при случае он передаст наш разговор Его Величеству.
С Вел. Кн. Дмитрием Павловичем прощание вышло еще более необычайным. Великий Князь встретил меня очень любезно. Он сказал, что сперва он не любил меня, так как ему наговорили на меня всяких нехороших вещей, но, с годами, узнав меня, он переменил свое мнение, и вот, теперь, расставаясь, даже высказывает всё это мне и заверяет меня в своей симпатии. Я поблагодарил и стал откланиваться, но Великий Князь задержал меня, вновь усадил, предложил курить, сам закурил и спросил мое мнение про текущий момент, намекая на Распутина. Считая Князя храбрым офицером (он даже получил Георгия), но очень легкомысленным и несерьёзным человеком, я уклонился от обстоятельного ответа и отшутился тем, что он, как родственник, может легче, чем мы, говорить с Его Величеством на эту тему. Князь расхохотался и просил высказать ему мнение насчет генерала Джунковского. - Только откровенно, - прибавил он. - Правду скажите.
Я знал, что сестра Джунковского, фрейлина, была воспитательницей Великого Князя и его сестры Марии Павловны, когда они были детьми, в Москве. Великий Князь любил генерала. Вопрос поставил меня в трудное положение. Но я решил быть искренним. Я высказал следующее:
- Генерал Джунковский очень хороший человек; по отношению ко мне был всегда очень хорош, но как товарищ министра, заведующий полицией, он был никуда негодным и принес делу много вреда. Во-первых, он уничтожил работу политической полиции по освещению войск, т. е. уничтожил агентуру в войсках и во флоте. Благодаря этому, правительство не знает, что делают революционеры в войсках, а работа у них идет, особенно во флоте. А. И. Гучков, по приказу Джунковского освобожден от негласного наблюдения, которое за ним велось. А он ведет самую пагубную интригу против Государя. Во-вторых, не понимая совершенно дела политического розыска, не зная революционного движения, Джунковский уничтожил Охранные отделения в провинции и передал агентуру снова в руки Губернских жандармских управлений. То есть, вернулся к той старой, отжившей системе политического розыска, которая была изменена умным и опытным министром Плеве, большим знатоком революции и полицейского дела. Недаром же его и убили социалисты-революционеры. Сделал это Джунковский, дабы угодить общественности. Уничтожены Охранные отделения - и Джунковскому пели дифирамбы. Думали, что он уничтожил совсем розыск, но он не уничтожил его, а только из опытных, хороших по организации рук передал в неопытные, дурные, старые. В-третьих, что самое главное, Джунковский провалил самого главного информатора, "сотрудника" Департамента Полиции большевика Малиновского, ведшего, под руководством Белецкого, разрушительную работу среди большевиков и освещавшего перед войной самый центр большевизма - Ленина и его окружение.
Это уже не только ошибка, не только политическое невежество, эго преступление по должности. За подобное действие, за раскрытие сотрудничества Евно Азефа на Департамент Полиции, Лопухина судили и по суду сослали в Сибирь... Вот, что такое Джунковский. Очаровательный светский и свитский генерал и вредный для государства высший начальник политической полиции.
Если у нас что случится в смысле революции, в том будет большая доля вины Джунковского, - так закончил я.
Я увлекся, у меня вышла целая лекция. Князь слушал внимательно. Поблагодарил. Мы распрощались хорошо. Много позже, уже в эмиграции, когда я читал лекции по истории России в организации Димитрия Павловича, Великий Князь сам напомнил мне однажды тот наш разговор. Он соглашался, что революцию делают далеко не одни патентованные, партийные революционеры...
Я зашел попрощаться к генералу Алексееву. Пожелав мне успеха на новом месте, генерал сказал: - ну, что же была у вас служба, теперь в Ялте будет житие!
В Морском отделе Ставки мне разъяснили, что, как Начальник Ялтинского гарнизона, я подчиняюсь Начальнику морских сил, адмиралу Колчаку.
Я навестил А. А. Вырубову в ее купэ, в поезде Ее Величества. Я придал беседе подчеркнуто светский характер. Ни слова о политике. Спросил о здоровье, помогла ли ей Евпатория, была ли довольна моими людьми в Крыму. Говорили друг другу приятные вещи. Оба были неискренни. Я не подавал виду, что знаю про ее интригу против меня с Хвостовым. Она смотрела на меня ясными, детски невинными глазами и мечтала о Крыме. О том, как хорошо и приятно в Ялте. Сказала, что Их Величества очень довольны, что будут иметь в Ялте своего человека. Я оказал, что я счастлив этому и звал приезжать в Ялту поскорее. Просила писать про раненых.
Сделал визиты старшим чинам Ставки. Попрощался с лицами Свиты Государевой, со всеми спутниками по поезду "Литера В." Трогательно расстался с адмиралом Ниловым. Хороший то был человек. Он очень любил Государя. Много тревожных часов пережили мы с ним во время плавания за годы революции. Мало кто знал это. То касалось охраны.
Попрощался дружески с бароном Р. А. Штакельбергом. То был человек долга и с "принципами".
Сделал я визит и, состоявшему при Ставке, генералу Александру Давыдовичу Гескету, бывшему Начальнику Привислянских железных дорог. Он очень был дружен с моим покойным начальником, Дворцовым комендантом Дедюлиным. Отец Гескета, из древнего английского рода, в молодости состоял воспитателем Принца Александра Георгиевича Ольденбургского, того самого, который теперь, во время войны, наводил на всех страх по санитарной части.
Младший его сын, Александр Давидович, которому я делал прощальный визит, окончил 1-ый Кадетский корпус, Николаевское Инженерное училище и Николаевскую Инженерную Академию, участвовал в Русско-Японской войне. Великая война застала его Начальником Привислянских железных дорог. С оставлением нами Края, генерал Гескет был прикомандирован к Ставке. Его считали большим знатоком своего дела и очень ценили.
31 августа я был приглашен к прощальному высочайшему завтраку. Я был в парадной форме. За завтраком была вся Царская Семья. Завтракали в палатке, в саду. Вот меню того памятного для меня завтрака.
На толстой бумаге, в восьмую долю листа, украшенной золотым государственным гербом, отлитографировано рукописью:
Завтрак
31 августа 1916 г.
Суп-похлебка.
Пирожки.
Сиги на белом вине и раки с рисом.
Левашники с яблоками.
Слива.
За завтраком я встретился дважды глазами с Императрицей. Она потупила взор. То же невольно сделал и я. После завтрака я прощался с Великими Княжнами и с Наследником. Они, смеясь, говорили про Ялту. Я звал их приезжать скорее туда. Мне было сказано, что Ее Величество еще не прощается со мною, а примет меня в Царском Селе. К Его же Величеству я должен был явиться в 4 часа дня.
В назначенный час я был во дворце. В парадной форме. Камердинер Его Величества пригласил меня в кабинет Государя. Я вошел, волнуясь. Государь стоял около письменного стола. Подав мне руку, Государь поздравил еще раз с назначением.
- Как бы я хотел быть на вашем месте и ехать в Ялту, - сказал Государь, улыбаясь. Государь стал перебирать все десять лет моей службы при нем, в Царском Селе. Это была простая, задушевная беседа воспоминаний... Поблагодарив несколько раз за службу, Государь подал руку. Я преклонил колено и прильнул к ней. Государь поднял меня за локоть и, взяв со стола большой свой фотографический портрет с подписью, подал мне его со словами - Это вам на память о службе при мне.
Едва я вышел за дверь, как генерал Воейков, с присущим ему шармом, отобрал от меня портрет, сказав, что его сейчас привезут ко мне домой. Через полчаса ко мне, в гостиницу, явился гоффурьер с большим футляром. В нем находился пожалованный мне Его Величеством портрет, но вложенный в великолепную раму серого птичьего глаза с серебряной отделкой. Императорская корона украшала раму сверху. Четыре венка с концами в стиле ампир были по углам, а два двуглавых орла украшали ее по сторонам. То была последняя и самая дорогая для меня награда за всю мою двадцатипятилетнюю службу Царю и Родине при Империи.
В тот же день я уехал в Царское Село сдавать должность. Там же я должен был распрощаться окончательно с генералом Воейковым.