– Живы? – крикнул Савелий и услыхал в ответ:
– Живы.
– Грицко, помогай!
Остановились, закинули Тихого, словно куль, к Северову на седло, Грицко усадил Бараева позади себя.
Мельница нависла как-то разом: вдруг заслонила собой полнеба, совсем темного, с яркими набухшими ягодами звезд. Скрипели на ветру рассохшиеся ветряные крылья, свистели в трещинах меж бревен холодные ветерки. И – боле ни звука, словно вся степь повымерла. Оказавшийся первым у двери, спрыгнувший на ходу Бараев рывком распахнул незапертую створку, отпрянул в сторону…
Засады никакой не было. Только темнота и тишина. Да запах слежалой и отсыревшей муки – затхлостью и пылью веяло изнутри старой мельницы.
– Внутрь! Бараев, огня живее. Грицко, сгоняй вокруг, ищи вход для телег, должон быть, заводи коней! Да держите этого поручика, чтоб он сдох, у меня к нему вопрос попозже будет!
Раздал приказы, спрыгнул с лошадки, взвел курок у нагана и, пригибаясь, пробежал две сотни шагов обратно, к главной дороге, от которой к мельнице вел поросший травою проселок.
Замер, по-волчьи прислушиваясь, принюхиваясь. Такое не выучишь в городе, такое только у деревенских есть – чутье. Природа знает, кому помогать, а кому нет. Савелий сколько себя помнил, завсегда в лесу время проводил, выдайся такая возможность. Подрастал – реже и реже получалось: работа брала жизнь на себя.
Лошадь Федора тихо ржала, жалуясь.
Тихо, тихо, коняга, свои. Вот ведь напасть – обе ноги передние поломаны! В темноте влететь в сурочью нору или на пень нарваться можно, конечно, но разом обе? Да и темнота не такая, чтобы прям глаз коли!
– Тихо, тихо, родная. Все хорошо, все хорошо будет.
Приложил к большой теплой голове револьвер и нажал на курок. Звонко стукнуло в уши.
Прости, товарищ боевой.
Чу! Нечто пронеслось вдоль леса, невидимое в сумерках, но от того не менее стремительное и опасное. Подняло комиссару на загривке щетину, будто у дикого зверя. Все-таки засада? Но почему проворонили их тогда, ведь шли – не таились? Кто же стрелял в лесу? Афонька? Отчего тогда не подал знака раньше? И где он сам? Одни вопросы!
Тихо пищали комары, да в густом ковыльем сухостое вдоль торного пути свистел, перебирая тонкие стебли, ветер. Савелий поднялся, постоял немного, послушал – ничего. Повернул к мельнице и вновь ощутил, почти услышал быстрые тяжелые шаги, далеко, у леса. Сердце екнуло, по плечам прошла студеная судорога. Вот ведь напасть!
У самой рубленой стены окликнули:
– Стой, кто идет?
– Я это, Иван.
– Ты стрелял, командир? – Грицко вынырнул откуда-то из мрака. Огромный человечище, а ходит бесшумно, словно кошка.
Вместо ответа Северов сказал:
– Давай-ка внутрь, все одно тут темень, ни дыры не видно. Будем разбираться, что делать дальше.
В нутре мельницы тлел огонек, освещая тревожные напряженные лица Бараева и поручика. Белый тонкоусый лик поручика был спокоен, только блестели глаза под нахмуренными бровями. В невидимом из-за мрака углу тревожно фыркали кони.
– Что с Федором? – спросил Савелий, присаживаясь к огню.
– Помер Тихой, – откликнулся Бараев, нервно теребя усы. – Юшкой истек и помер совсем.
– Командир, там это, глянь, – пробасил Грицко.
– Погодите, бойцы, сейчас разберемся. – Северов пристально посмотрел на пленного. – Кто в лесу?
Поручик помолчал немного, ответил. Голос у него чуть подрагивал:
– Не знаю.
– А кто Федора убил, тоже не знаешь? – повысил голос Савелий. – И кто Афоньку в лесу подстрелил, тоже? Красные, может?
– Не знаю, – повторил пленный.
– Я тебя, гада, по законам реввоенсовета, без суда и следствия, шлепнуть могу. Здесь прямо, сейчас, понимаешь меня, поручик шавьего полка? Я двоих потерял за тебя, и ты говоришь, что не знаешь ничего?
Последние слова Северов уже кричал, зло, громко.
– Вы можете меня убить. Только того, чего я не знаю, я ответить не смогу.
Северов скрипнул зубами. Ах, кабы не приказ комдива, прямо сейчас и стрельнул бы!
– Сиди, думай, кто там из твоих дружков. Кто и сколько. Я спрошу еще раз, да больше не буду. Чего там, Иван?
Тот поднялся, запалил от костерка лучину, кивнул – отойдем. Савелий последовал за бойцом. Обогнули короб жерновов, прошли мимо испуганно всхрапывающих лошадей и остановились у поломанных ларей.
– Вот, Савелий Артемович.
Весь пол усеивали кости: большие и маленькие, целые и поломанные. Торчали ребра, белели крупные, иссушенные позвонки, темнели глазницами черепа.
– Мать честная, – ахнул Северов, разом покрывшись крупными холодными каплями.
– Тут это, только старые…
– А что, и новые…
– Были, за ворота выкинул, дюже лошади боялись запаха.
– Это же… человеческие?
– Угу.
Северов вдруг почувствовал, как земля уходит из-под ног. Ему казалось раньше, что, пройдя огонь и дым революции, пожив на полях войны, он видел все да привык ко всему. Расстрелянные, повешенные, раненые и убитые в боях. Сотни смертей. А получалось – не ко всему привыкнуть можно.
– Ты чего, командир?
– Умаялся, видно, – буркнул Северов. – Сколько тут, как думаешь?
– Двадцать, может, тридцать. Может, и полста, – ответил Грицко и сквозь зубы выругался. – Боязно считать. Там, за мельницей, чуть в сторону, еще один хуторок вымерший…
– Командир! – позвали от костерка.
Северов еще раз посмотрел на кучи человеческих костей, вздрогнул и махнул: пошли.
У огня их ожидал вскочивший Бараев. Лицо татарина испуганное, глаза круглые от страха.
– Ходит тама кто-то, у двери, послушай.
Все замерли. Скрип рассохшейся постройки, свист ветра сквозь щели. И где-то наверху, в темноте, каркнула разбуженная голосами ворона.
– Тихо. Померещилось тебе, Ренат.
Красноармеец мотнул головой:
– Да нет, командир. Точно тебе говорю, кто-то ходил. Так: топ-топ-топ, и обратно тоже топ-топ-топ.
Северову вспомнились шаги у леса, гулкие, неторопливые, но быстрые. Зверь какой? Нет, ни один так не ходит, даже медведь. Люди это, а если и не белые, то местные разбойные. Которые «ни за тех, ни за этих», зеленые.
– Наверху окно должно быть, – кашлянув, пробасил Грицко. – Полезу, посмотрю: мож, чего и увижу.
Он пропал в темноте, шумно полез куда-то, старые жердины трещали под ним. Ничего не боится Иван: другой бы ни в жизнь не полез, а этому все нипочем.
– Я вот думаю, ну попади Рыжий в засаду, успел бы он из ружья стрельнуть, чтобы мы услышали?
– Обязательно успел бы, – ответил Бараев. – Афонька бы точно успел. Да разве такой попался бы, ловкий больно был.
– Но, видать, попался, – Савелий подкинул веточку в огонь. – Выходит, точно местные шалят. Кто, кроме них, всю округу тут знает?
– А может, командир, это он в лесу стрелял?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});