Чей же обоз тогда ходил по дороге? Какие такие люди, наши али нет?
– Командир, – к Северову подскакал на гнедом мерине Афонька Рыжий. – Может, обратно другим путем двинем?
– С чего бы? Рассказывай, – приказал Савелий. Рыжий родился в этих местах, совсем недалеко от Нижнего, в таком же вот маленьком поселке. Чутье у парня отменное: стоило прислушаться.
– Думается мне так: мы же, когда речку переходили, почитай, с дюжину с лишним верст берегом дали. Получается, если обратно вдоль дороги пройти, попадется проселка к реке, тогда срежем, брод-то найдется обязательно. – Рыжий с трудом сдерживал под собой коня: гнедой танцевал, несмотря на малую передышку, готовый снова скакать в полную силу.
Что конь, что человек – подобрались будто специально: сильные, ловкие, быстрые. Рыжие, что еще сказать? С такими революцию сделали, с такими, верно, только победить можно.
«Далеко пришлось гнаться за контриком этим, далеко. А возвращаться никак не меньше… вдоль, говоришь? А что, заодно и разведаем, кого тут носит, совсем недалече от передового обоза РККА», – решил Северов.
– Давай-ка вперед, посмотри, что и как, но так, чтобы без шума.
– Понял, командир, без шума!
Рыжий умчался, что пыль столбом по дороге.
Невеликая дружина Северова растянулась следом: впереди Грицко, за ним седоволосый Федор Тихой, за Федором на привязи скакала кобылка с пленным поручиком. Бараев, с лежащей поперек седла винтовкой, двигался за белогвардейцем, выказывая тем свое намерение: более не гоняться, а просто стрельнуть беляка, едва подвернется такая возможность. Последним двигался Северов.
Командира мучила мысль: чего же он упустил на хуторе, чего недоглядел?
Краем леса проехали пару верст, война хоть и прошла рядом, словно не заходила сюда: ни кострищ, ни мусора, трава да деревья. Только тихо как-то. Топот лошадей и невнятный разговор едущих впереди бойцов.
Северов прислушался: не то чтобы очень интересно, о чем говорят… Но если командир не знает, чем дышат его бойцы, то плохой он командир, никудышный. Федор Тихой рассказывал, какая на донской земле рыбалка да какой виноград у его брата. Ренат соглашался, что виноград, может, и хороший, а рыбалка в Волге у Казани лучше. Нормальный разговор о жизни – война надоела.
– Мы ловили, пока унести могли рыбу. Куда ее больше?
– Не пробовал ты нашего леща копченого, – вздыхал Тихой. – Победим белых, поедем к брату, сам узнаешь, тогда и спорить будешь.
– Ай, поеду, если позовешь…
У Тихого брат только и остался: своего дома нету, ни жены, ни детей. Дожил до седины, а вот, не сложилось. Федору очень подходила его фамилия – был он тихий, слегка даже забитый. Но за красное дело стоял твердо.
А есть ли кто у Бараева, комиссар толком и не знал.
Дорога, допетляв до выпирающего в степь лесного угла, повернула и устремилась направо. По ходу белела березами роща, за рощей лес начинался опять густой и зеленый до черноты.
Северов подъехал к остановившемуся Грицко. Иван почесал косматую бороду и указал на выложенную в колее камнями стрелку.
– Рыжий замудрил, – поделился догадкой боец. – Морда мордовская.
– Ну, а чего встал тогда? – спросил Савелий. – Если ясно?
– Вон, командир, посмотри.
Северов обратил внимание – рядом со стрелкой в дорожной пыли вырисовывался отпечаток будто бы ноги. Только таких следов быть не могло – как два человеческих, что в ширину, что в длину. Комиссар огляделся – других следов не наблюдалось.
– Шутит Афонька, – сказал Савелий. – Первый раз, что ли? Грицко, замыкаешь, я теперь первым. Н-но, пошла!
Солнце нырнуло в синюю полоску туч у самого края земли за далекими грязно-желтыми холмами. Оно побагровело ликом и окрасило весь горизонт революционно-алым. Вечерело, воздух к ночи остывал до того споро, что ветерок, вроде и не сильный, выстужал чуть не до исподнего.
Пленный белогвардеец ехал молча, форменный китель был порван: погоны сдирали, особо не церемонясь. Одернуться или запахнуться плотнее поручику мешали руки, стянутые за спиной форменным ремнем. Северов зябко передернул плечами: хорошо хоть на самом добротная кожанка, настоящая.
Лес неторопливо обступал с обеих сторон, угрожающе темнел в глубине, наливаясь сумеречным мраком. Тишь по-прежнему стояла смертельная.
Едва торный путь в очередной раз вынырнул из-под сосновых лап, Северов мигом осадил лошадь, дал знак красноармейцам – стой! Впереди, на вечернем небе, высилась огромной, чуть накренившейся башней ветряная мельница, вовсе неожиданная в таком месте. А на дороге, шагах в двадцати от края леса, чернела туша лошади.
Комиссар спешился, кинул поводья подоспевшему Бараеву:
– Грицко, за мной. Остальным ждать!
Иван грузно спрыгнул, дернул скобку винтовочного затвора и кивнул – понял. Северов достал из кобуры наган и осторожно двинулся вдоль наезженной колеи. Добрались до конячьей туши, подняли целую тучу оводов.
– Рыжего кобыла, точно, – Грицко сплюнул. – А пузо-то разодрано… словно косой! Недавно совсем, кровь только свернулась.
– Да вижу, – отозвался Северов. – Где сам Рыжий, вот вопрос.
Прошел еще немного по дороге – никаких следов. Присмотрелся к рубленой дуре мельницы – безмолвие, как на кладбище. Если засада, то знают, что они тут, иначе хоть кто-то шевельнулся или кашлянул. А Савелий бы услышал, себя он знает.
Тут за спиной вдарил выстрел, до того неожиданный в этой маревной тиши, что Савелий на миг присел, потерялся, но быстро опомнился и поспешил вернуться обратно. Грицко сопел рядом.
– Кто стрелял? – едва достигнув опушки, спросил Северов.
– В лесу стреляли, – Бараев качнул стволом. – Оттудова.
Лошадь всхрапнула, и на землю повалилось кулем тяжелое тело. Тихой! Бросились к нему, подняли – хрипит Федор, вся грудь мокрая от крови.
– Отходим назад, – только крикнул Северов, как понял: туда, на дорогу посреди деревьев, никак нельзя. Ровно подтолкнул кто-то: не смей! – Отставить!
Зашумело в чаще, заскрипело, упало на уже невидимый в сумерках путь дерево.
– К мельнице! – отдал новый приказ Северов. – Быстро! Бараев, раненого забирай!
Сам подхватил выскользнувшие из руки Тихого вожжи кобылки с пленным.
– Даже думать не моги убечь от меня, морда белая, – зло выплюнул Северов. – Догоню – убью! Грицко, последним, следи, чтобы беляк с коня не упал!
Вскочил в седло и хлопнул конягу по крупу:
– Пошла, родимая!
Застучали лошадиные копыта – чаще-чаще! Понесся в лицо холодный воздух. Едущие впереди Бараев с Тихим внезапно повалились вместе с лошадкой, та закричала жалобно, почти по-человечьи. В туче пыли и предночной мгле ни черта видно не было.
– Живы? – крикнул Савелий и услыхал в ответ:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});