Читать интересную книгу Крым. Большой исторический путеводитель - Алексей Дельнов

Бывало, прибывшие посольства до того, как явиться на прием к главе государства, неделями, а то и месяцами «чинились» с местными вельможами и работниками дипломатического ведомства о том, в какой форме должны они выразить почтение здешнему государю: в каких словах, какими жестами – поклоном, а то и коленопреклонением; если поклоном, то какой нижины и в какой точке тронного зала, и необходимо ли целование руки. Все это с учетом того, что посол представляет своего государя и должен до хрипоты отстаивать его высокий титул и содержательную значимость составляющих этого титула.

Возникала и масса других проблем подобного же рода, и случалось, посольство свертывало свою деятельность уже на этом этапе, так и не побывав перед светлыми очами повелителя. Но и если этот этап был пройден успешно, состоялся прием у государя, вручение грамот и обмен речами – посол должен был поддерживать свое реноме и на последующем официальном банкете. Например, следовать инструкции: «Если у царя Менгли Гирея будут послы от других государей, турского или иных, ни под которым послом не садиться и остатков последних не брать». Не должно было быть так, что кусок баранины с большого блюда положат сначала турку, а только потом Никите Беклемишеву.

Здесь – не пустая заносчивость, в подобных словесных баталиях утверждался и отстаивался престиж страны не менее всерьез, чем на поле битвы. В свое время другому Ивану Васильевичу, Грозному, и его боярам и дьякам посольского приказа будет стоить огромной траты времени, нервной энергии и бумаги, чтобы отстоять на международной арене царский титул российского самодержца.

Иван III Васильевич по форме был подобающе почтителен (с поправкой на травмированную русскую ментальность). Но по содержанию – он знал и свою цену, знал, что может не столько «челом бить», сколько требовать. В ответной грамоте Менгли Гирей обязывался, что ни он, ни его люди на земли Москвы и зависимых от него княжеств ходить не будут, «если же без нашего ведома люди наши твоих повоюют и придут к нам, то нам их казнить и взятое отдать и головы людские (не пугайтесь, не отрубленные. – А. Д.) без откупа выдать».

Когда Москва воевала с Казанским ханством и очень желательно было, чтобы Крым ударил по Литве, дабы Московскому государству не пришлось воевать сразу на два направления, великий князь попросил Менгли Гирея об этом, и тот отправил свое войско в поход. По ходу дела был захвачен Киев, и хан послал в подарок великому князю золотую утварь из Софийского собора. Вскоре и форма их обращения меняется, становится интимней. Великий князь обращался так: «Государь великий, справедливый и премудрый, меж бесерманскими («бусурманскими», мусульманскими. – А. Д.) государями прехвальный государь, брат мой Менгли Гирей царь. Бог бы государство твое свыше учинил».

Но за хорошие, тем более за еще лучшие отношения приходилось платить, и платить немало. От набегов приходилось откупаться. Мзда полагалась не только хану, но и его родне, мурзам, вельможам, главам знатных родов. При кочевой военной демократии (она существовала в Крымском ханстве всегда, на какую внешнюю высоту ни возносился бы хан перед своими подданными) большой набег мог учинить любой из этих особ (в большинстве случаев так и было, набег на уровне хана устраивался ради каких-то важных политических целей – например, указать возомнившему о себе государю-оппоненту на истинное соотношение сил). Поэтому задабривать приходилось всех – к приветливой ханской грамоте обычно прилагался список тех, чьей дружбой московскому государю тоже следовало дорожить. Они могли и сами напомнить о себе. «Царевич» Ямурчай писал: «Я нынче женился и сына женил: так бы князь великий пожаловал, прислал шубу соболью, да шубу горностаевую, да шубу рысью. Да великий князь пожаловал, прислал мне третьего года панцирь, я ходил на недругов и панцирь потерял: так великий князь пожаловал бы, новый панцирь прислал». Далее упоминаются тоже крайне необходимые «кречеты, рыбий зуб».

А еще и ханы, и вельможи переписывались с великим князем для того, чтобы заручиться его согласием предоставить им убежище в случае, если они потерпят поражение в своей татарской усобище или окажутся еще в какой беде. На Москве было немало служилых татарских «царевичей» и «князей», многие из них служили исправно, становились основателями знатнейших российских аристократических фамилий. Иногда даже получали «в кормление» целые города и волости. Вот образчик обоснования такой просьбы, автор – сам хан Менгли Гирей: «Султан посадил в Каффе сына своего (в 1475 г. Турция захватила юг Крыма. – А. Д.): он теперь молод и моего слова слушается, а как вырастет, слушаться перестанет, я также не стану слушаться, и пойдет между нами лихо: две бараньих головы в один котел не лезут».

Когда сын золотоордынского хана Ахмата совершил нападение на Крым и забрал там знатных пленников, Иван Васильевич по просьбе крымского хана послал войско на его улус, и многих удалось освободить.

* * *

Иван Васильевич успеет приступить к такому социальному устроению Русского государства, которое будет призвано служить созданию и поддержанию одной из основ русского войска на протяжении нескольких столетий – дворянской поместной конницы.

По адресу помещиков, паразитов и самодуров, разразилось немало проклятий в нашей великой литературе, и авторы, в общем, были правы. Любое общественное установление, когда оно изживает себя, а за него упорно держатся, потому что кому-то оно выгодно, а кто-то не знает, как же иначе, или попытаться переиначить ему страшно, успеет наделать много бед. Для меня, например, «Му-му» – это незаживающая травма на всю жизнь, с тех пор как мама сводила меня, шестилетнего, на эту картину.

Но, во-первых, Иван III Васильевич крепостного права не вводил, хотя, конечно, определенные подступы к нему подготовил – однако до Юрьева дня было еще далеко. А во-вторых, давайте рассудим. Мы часто говорили о неуловимости, умелости, боевитости степных воинов. О том, что это потому, что к битве готовились с самого детства. Вы посмотрите, как ловко арканит оленей маленький якутик – вот так же его степной сверстник арканил жеребят, а когда подрастал – лошадей, врагов и тех неразумных, кто не хотел добром идти в рабство. На полном скаку. Насчет стрельбы из лука, владения саблей, сумасшедшей джигитовки – то же самое.

В поход могли уходить практически все мужчины аила: образ степного быта таков, что и люди, и лошади, и скот это как одна семья – все понимают друг друга с полуслова, с полусвиста, с жеста, знают, что делать, знают, куда идти (не знают – значит, и знать не надо, кто знает – направит). Без взрослых мужчин с хозяйством управятся дети, старики, женщины. Добиваться такого же от земледельцев – то же самое, что играть героев «Вильяма нашего, понимаете ли, Шекспира в свободное от работы время». Это возможно было в войне с себе подобными, когда «восста род на род, племя на племя». Со степными профессионалами – самоубийственно: сбреет клинком башку и дальше поскачет. А противостоять этим живорезам было жизненно необходимо, в лишних пояснениях это не нуждается. По-хорошему ужиться с ними можно было, лишь подчинив их самих – на иную дружбу народов они были не согласны, для этого они слишком презирали земледельцев.

Так что для успешной борьбы с ними (и не только с ними) нужно было сословие, которое было бы заряжено на войну с детства и училось бы воевать всю жизнь, в первую очередь в качестве кавалеристов. Сословие достаточно многочисленное – врагов хватало, а армии росли, прежними дружинами уже было не управиться. Прокормить его, дать ему возможность подготовиться для битвы, а иногда и вольготно пожить, должно было все то же крестьянство. То самое, которое уже раскорчевало лесные дебри великой Восточно-Европейской равнины – не менее великой, чем Великая степь.

Режущие наш социально-ориентированный взгляд последствия такого расслоения были неизбежны. Эти военные ребята должны были не плотничать лучше всех, а лучше всех воевать, а это не одно и то же (вспомним Гегеля). С малолетства они учились не только владеть оружием, они учились еще и умело обходиться со страхом смерти. Так что сословного гонора и сословных претензий у них бывало выше крыши – выше терема. Это, впрочем, проявлялось и прежде, не могло не проявляться. Что обычно было главной целью походов в феодальных усобицах? Не захватить столицу враждебного князя, а разорить его мужиков: пожечь, пограбить, угнать скотину – лишить князя средств содержать войско. Вели себя ратные люди при этом иногда не лучше татарина. Тем не менее народ Московского государства, привыкший жить как в осажденном лагере, принимал то, что без помещенных на землю воинов-дворян нельзя. Что они – главная защита Руси, что в их домах больше всего рева после военного похода. А защитники у нашего государства были хорошие, после Куликовской битвы татары старались избегать больших открытых сражений, да и полякам, литве, шведам русские воины не уступали.