шло мне на ум. Наоборот, в какой-то миг в голове мелькнул призрак Альбаны, которая в данный момент, вероятно, уже вынесла мне на основе известных ей одной положений в не признанном мною своде законов обвинительный приговор за множество тяжких проступков, но мне не хотелось уделять ей ни единой мысли. Новая женщина в моей жизни, которая заставляла бы меня о ней думать, — это было последнее, в чем я нуждался. Я вдыхал дым и ждал.
Потом я подумал, что сейчас было бы уместно уделить несколько мыслей Мемфис и той истории, которую она мне поведала и которая действительно произвела на меня впечатление: в основном, конечно, своим шокирующим содержанием, но также скупыми и точными формулировками рассказчицы. Надо будет похвалить ее прямо, когда она придет, а также выразить свое восхищение ее — как бы это сказать? — взрослостью.
Оба юных создания, с которыми я разговаривал после моего прибытия в гранд-отель «Европа», Абдул и Мемфис, прежде чем оказаться в той точке, где они находятся сейчас, успели приобрести и преодолеть намного более тяжелый опыт, чем тот, на который может оглянуться большинство потрепанных жизнью стариков, и оба по-своему сохранили себя и свою гордость. Пока я как настоящий европеец роюсь с ностальгией в своем прошлом и осторожно очищаю выкопанные обломки с помощью шпателя и кисточки, прежде чем выставить эти драгоценные предметы в изящно оформленной витрине моего литературного музея, они уже прикнопили к своей пробковой доске строительные чертежи новых небоскребов, которые дотянутся до небес. Абдул хочет, чтобы я записал его историю, и тогда ему можно будет ее забыть, а Мемфис собирается еще один раз вернуться к своему прошлому, чтобы навсегда покончить с этой омерзительной грязью. Их лица повернуты к будущему, а я пячусь задом наперед, глядя в прошлое, где осталась моя любовь, которая тоже была пропитана минувшими веками, искусством Караваджо и ностальгией по славной истории Европы. Я старею — наверное, в этом все дело. Я закурил еще одну сигарету.
После третьей сигареты я понял, что Мемфис уже не придет. Приемная мать наверняка решила за нее, что меня нельзя больше донимать и что девочке пора спать, либо моя юная знакомая для того и ушла к себе в номер, чтобы больше не появляться. Нет так нет. Все и так хорошо. В ближайшие дни мы с ней наверняка где-нибудь еще столкнемся, и мне еще представится возможность сообщить ей, насколько меня задела ее история. Пойду уже ложиться. Я снял смокинг и занялся ежевечерним ритуалом отхода ко сну.
Выйдя из ванной комнаты, я услышал стук в дверь. Мгновенно надел халат, два раза пшикнул на него одеколоном «Россо ди Искья», освежил щеки легким лосьоном с морской солью и открыл дверь.
— Окей, — сказала Мемфис, — ты уже разделся. Отлично. А я принесла заявление.
— Надеюсь, ты простишь мне мое крайне неуместное облачение, — произнес я. — Я уже решил, что ты не придешь, и собрался ложиться. Но заходи, милости прошу! Добро пожаловать! Позволь на минутку покинуть тебя, чтобы одеться подобающим образом. Что это у тебя в руке?
Мемфис протянула мне лист бумаги.
— Только не прикидывайся, будто видишь такое в первый раз, — строго проговорила она, — потому что я все равно не поверю.
— Я правда совершенно не понимаю, что это.
— Это заявление.
— Какое еще заявление?
— Как вы это тут, в Европе, называете? Договор. Контракт. Ты правда такой глупый или я должна посочувствовать тебе по другой причине? Смотри. Ничего особенного. Все стандартно. Здесь сверху заявление о том, что я совершеннолетняя. Правда это или нет — неважно. Для тебя главное, что это написано черным по белому. А дальше стандартный список того, на что я даю добровольное согласие. Я поставила крестики везде, кроме анального секса. А дальше дата и подпись. Моя обычная подпись, не бойся. Так что на, этот документ для тебя. Спрячь его хорошенько. В наше время надо быть как можно осторожнее, но это твое юридическое прикрытие. Может быть, сначала выпьем?
— Все, кроме анального секса, — прочитал я вслух, в изумлении пробегая глазами список.
— Тебя это огорчает? — спросила Мемфис.
— Нет, ни капли.
— Тогда почему ты так озадачен?
— Столь романтическим поворотом событий ты застала меня врасплох.
— Я абсолютно уверена, что у такого мужчины, как ты, хранится несколько десятков таких же заявлений.
— Нет, Мемфис, честное слово, тебе принадлежит честь быть первой в моей жизни, кто дарует мне такое соглашение. Но хотя я очень польщен и благодарен за твою более чем великодушную оферту, ибо все, кроме анального секса, — это поистине широкий жест, но боюсь, что здесь какое-то недоразумение.
— Почему? — спросила Мемфис. — Ты не хочешь заняться со мной сексом?
— Прости, Мемфис, мое сердце обливается кровью, но я вынужден отказаться от этой изысканной привилегии.
— Бред какой-то, — удивилась Мемфис. — Ни разу в жизни такого не встречала.
— Прости, Мемфис.
— Знаешь, Илья, я тебя не понимаю. Ты подкатываешь ко мне с первого дня, как мы встретились. Ты же тогда заявил — помнишь? — что я заставляю примириться с прошлым, озаряю сиянием настоящее и наполняю верой в блистательное будущее. Этим же все, считай, так прямо и сказано, особенно насчет будущего, тут уж можно и не подмигивать, и не толкать никого в бок. И еще ты заявил, что ради моего общества готов на все. Послушай, это я чокнулась или ты валяешь дурака? Да и сегодня, уже после ужина, ты называл меня очаровательной и великолепной и рассуждал о чести приветствовать меня у себя номере. Ну вот, я пришла.
— Боюсь, — робко возразил я, — что ты приняла за флирт мои жалкие попытки быть учтивым. Я старался быть галантным, не имея никаких нечестивых намерений.
— Долбаный европеец, — ответила Мемфис. — То есть на самом деле ты все врал. И вовсе не считаешь, что я могу вызвать желание со мной потрахаться.
— Хотя я сам и не стал бы употреблять этот глагол, но позволь возразить против твоего чересчур поспешного заключения, будто я так не считаю.
— Ты можешь раз в жизни разговаривать нормально?
— Прости, ты права. Послушай, Мемфис. Вот что я имел в виду. Ты красивая. Ты мне очень нравишься. К тому же ты