тебе говорю!»
Но ведь и в самом деле, думал я. Конечно, все это очень грустно. Но ведь действительно же несчастный случай. Сколько можно выть? Хотя, конечно, маме было особенно тяжело: у нее были десятки подруг, и каждой надо было сказать эту горестную фразу в ответ на телефонный звонок с радостным вопросом «Кто?» – «Леночка (Галочка, Ларочка, Наташенька и т. д.), у меня родился мертвый» – и рыдания.
Но это и вправду ужасная история. Я потом узнал, что несчастный младенец, мой несостоявшийся брат, задохнулся в родовых путях. Когда я прочитал много книжек и наобщался с докторами, я понял, какое это было свинство и скотство, другого слова не найдешь, подлость какая – почти сорокалетнюю женщину, да еще с плодом, у которого слабое сердцебиение, заставлять рожать, а не сделать кесарево. Так и видел перед собой гнусную рожу какой-нибудь докторицы, которая в ответ на предложение своей младшей коллеги складывает губки бантиком и говорит: «Показаний для кесарева нет». Или: «Роды – это физиологично, а кесарево – не физиологично». Или пуще того: «Ничего, здоровая тетка, разродится». Так бы и дал по этой роже тяжелым предметом, тупым орудием, как пишут в полицейских протоколах. А мог бы и острым. Да мысль о кесаревом вообще могла не прийти в голову этим лекарям. «Не надо искать легких путей» и вся подобная мерзость царила в их головах. В общем, я стал жалеть маму сильно позже. А тогда я только думал: «Ну сколько же можно выть?»
А во-вторых, к тому моменту, как родилась Ксюша, мы были уже вполне богаты и благополучны. В папином рассказе новорожденную Ксюшу положили в выдвижной ящик от комода, а горячую воду для купания мы натаскивали из кухни в чайниках и кастрюльках. Ничего подобного. У нас была прекрасная трехкомнатная квартира. Для Ксюши была заранее куплена детская кроватка и коляска тоже. И мыли мы ее, конечно же, в ванной, поставив детскую ванночку в большую ванну и поливая нашу маленькую девочку из гибкого душа.
Когда Ксюша родилась, но еще была с мамой в роддоме, папа мне сказал неожиданно извиняющимся тоном: «Вот, Денисочка, какая история. Только мы стали жить спокойно и обеспеченно, как вдруг – бабах! – маленький ребенок. Все кувырком. Ты уж не сердись». Я подошел к нему, обнял, поцеловал его жесткую, коротко стриженную голову и сказал: «Папочка, при чем тут сердиться? Я так рад, что у меня есть маленькая сестричка, и я буду ее любить. Я ее уже люблю». Он спросил: «Правда?» – «Да, конечно, – сказал я. И для большей убедительности выпучил глаза. – А как же иначе?» Я действительно так думал. Хотя тем же вечером, оставшись один, я спросил сам себя: но если такие сомнения, то действительно – на хера? Живем обеспеченно, богато, удобно. Папа – известный писатель. Мама вот-вот наконец закончит свой вечерний-заочный иняз. На хера? Но потом эти мысли показались мне одновременно и бессмысленными, и какими-то совсем уж нехорошими. И я оставил их.
Ксюша с мамой были еще в роддоме, когда папа вдруг сказал мне: «А давай нашу Ксеньку растить, как мальчишку?» – «Как?» – я поначалу не понял. «А вот так! – развеселился папа. – Одевать, как мальчишку. В брючки и курточки! Учить стрелять из рогатки! И вообще, – увлекся он, – чтобы она не знала, что она девчонка. Чтоб она считала себя мальчишкой». – «Ты с ума сошел?! – неожиданно для самого себя вдруг заорал я в ответ. – Нет! Никогда! Ни за что!» – «Ты что отцу грубишь?» – спросил папа растерянно, потому что не ожидал такого ответа. «Прости, папочка! – я обнял его и поцеловал в макушку. – Не сердись! Но – нет, нет, нет! Ни за что и никогда. Я не допущу». – «Почему? Объясни!»
Мне казалось, что тут и так все ясно, зачем дурдом устраивать, но я сказал первое пришедшее в голову: «Я так мечтал о сестричке!» – «Ну ладно-ладно. Пусть сестричка…» – видно было, что папа просто не хочет ссориться, хотя не совсем понимает, что это я так разъярился.
Несколькими годами позже, когда ему стало уже совсем плохо, он ездил на дачу с желтой папкой на молнии. В папке лежали авторучка и несколько криво исписанных страничек. Он говорил: «Еду на дачу работать!» Он собирался писать повесть о своем детстве. Хорошее название: «Мальчик с настоящей саблей». Но дальше названия и десятка строчек дело не пошло. Я читал, что там было: пригород в провинции, мальчик ссорится с отцом, убегает… Гражданская война, бандиты, красные-белые-зеленые. Но мальчика зовут Ксенька! Какое же полное имя? Авксентий? Или Ксенофонт? Спрашивать у папы я не стал, потому что не хотел признаться, что без спросу заглядывал в его рукопись.
Может быть, папа мечтал о втором сыне?
Но Ксюшу он просто обожал, все время брал на руки, играл с ней, пел ей песенки, которые сочинял тут же. Мечтал, как она будет расти, хорошеть, умнеть, пойдет в школу… Но не сбылось ему это увидеть.
Я тоже любил Ксюшу – и не просто погладить по головке. Я часто отводил ее в детский сад и еще чаще забирал оттуда. Мы ехали на метро, от «Аэропорта» до «Маяковской», и там еще минут пятнадцать пешком до Каретного Ряда. Я шел, держа ее за руку. Ходил с ней гулять в сад «Эрмитаж». Потом, уже после папиной смерти, забирал из школы. Но когда папа заболел, мама разрывалась между ним и работой – с работой, кстати, ей сильно не везло, – а я учился на филфаке, у меня были семинары, попойки, романы, и Ксюша была в некотором забросе. Няня Поля – да, конечно. В душевном забросе, я имею в виду.
Зачем им ребенок?» Эти нехорошие мысли не раз посещали бедную мою сестру Ксению. Она высказывала их не только вслух, но и на бумаге, в своих тяжелых книгах о своей судьбе – судьбе позднего ребенка. «Зачем они это сделали?» – спрашивала она меня, спрашивала маму и папу, уже покойных к тому времени. А может быть, спрашивала небеса.
Да, наверное, у них это было желание помолодеть. Хоть ненадолго. Желание, как считала сама Ксюша, эгоистичное и жестокое – поскольку за ее счет. Она так говорила, повторяю; возможно, она имела право на такой странный гнев. Не могу забыть, как она пятничными вечерами – на даче было дело – ждала маму из Москвы (мама работала). Стояла у калитки, бросалась к ней, обнимала, смеялась от счастья. А мама немножко отдыхала, потом переодевалась и уходила в гости к Нагибиным – там была красивая и богатая, очень даже великосветская жизнь. А Ксюша провожала маму до калитки