— Да, но его преданность просто бесконечна! — восклицает Холли. Его улыбка, обращенная ко мне, избыточно искренна. — И это, безусловно, разочаровало меня. Похоже, вы уж слишком хорошо с ним обращаетесь.
Мэтт, стоящий неподалеку, смотрит в мою сторону, его глаза прищуриваются, и я вижу, что он готов вмешаться в разговор.
— Мистер Кендрик уже почти десять лет с нами, — говорит Малверн. — С тех самых пор, как погиб его отец и я взял мальчика к себе.
— Одной этой фразой он мастерски рисует образ некоего осиротевшего малыша, сидящего за его кухонным столом, растущего бок о бок с Мэттом, восторженно принимающего милость быть одним из Малвернов.
— То есть практически он вам вроде сына, — кивает Холли. — Что ж, это многое объясняет. На всех ваших лошадях лежит отпечаток его руки? Сдается мне, что он по логике вещей должен быть наследником конюшен Малверна, если хотите знать мое мнение.
Бенджамин Малверн в этот момент смотрит на своего сына, а тот смотрит на него, но когда Холли произносит последние слова, глаза Малверна мгновенно перескакивают на меня, вырядившегося в парадный костюм, и он поджимает губы.
— Думаю, мистер Холли, во многих отношениях это действительно так. — Он снова смотрит на Мэтта и добавляет: — В очень многих отношениях.
Я совершенно не понимаю, что он хочет этим сказать. Я лишь думаю, что говорит он это только ради какой-то игры, затеянной с Холли. Или хочет, чтобы его слова услышал Мэтт… а Мэтт их безусловно слышит.
Мы с Холли переглядываемся, и я вижу, что он поражен не меньше, чем я.
— К сожалению, — продолжает Малверн, отворачиваясь от Мэтта, — наклонности и таланты не всегда передаются потомкам.
Он смотрит на меня, и я вдруг осознаю, что никогда ведь по-настоящему не понимал, что он думает, что скрыто в этих глубоко сидящих умных глазах. Я ничего не знаю о самом Малверне, я знаю только его лошадей да еще ту маленькую холодную квартирку над конюшней. Мне известно, что он владеет большей частью Тисби, но я не знаю, которой именно. Мне известно, что когда-то он был наездником, но теперь не скачет, и еще я знаю, что его сын — незаконный, но не в курсе, живет ли его мать и теперь на острове. Наконец, я знаю, что каждый год выигрываю для него бега и он забирает у меня девять десятых выигрыша, как забрал бы у любого наемного служащего.
Малверн говорит:
— Мистер Кендрик буквально родился в седле и умрет в нем же, но вряд ли это его качество можно закрепить в потомстве. У него редкий дар, он умеет заставить лошадь работать для него, но никогда не потребует от нее больше, чем она может дать. И если он посоветовал вам вложить деньги в Меттл или Финдебар, вы будете просто глупцом, не сделав этого. Хорошего вам дня, мистер Холли.
Малверн кивает Холли и быстро шагает прочь. После его ухода Холли что-то говорит мне, но я не слышу, потому что смотрю на Мэтта. На его лице отчетливо написаны ярость, недоверие, нежелание принять услышанное. В этот момент не имеет никакого значения то, что и он, и я сами сделали все возможное, чтобы получить такую оценку Малверна. Сейчас важно только то, что эти слова ранили Мэтта.
Я наблюдаю за тем, как взгляд Мэтта становится просто ужасающим по мере того, как он смотрит на меня. Что-то требовательное, бескомпромиссное разрывает сына Малверна изнутри. Он резко отворачивается и уходит к дому.
— Шон Кендрик, — окликает меня Холли. — И что ты обо всем этом думаешь?
— Что мне не стоит расслабляться, — отвечаю я.
Холли окидывает взглядом пространство, оставшееся за спиной Мэтта, и советует:
— Я бы на твоем месте покрепче запер дверь изнутри этим вечером.
Глава пятидесятая
Пак
Утром, до того как отправиться на утесы для тренировки и, может быть, чтобы увидеть Шона, я с Финном еду к Дори-Мод — Финн на своем велосипеде, я — на Дав. Дело в том, что Финн должен поработать для Дори-Мод, если получится, а я надеюсь, вопреки всему, вдруг Дори продала еще хоть пару моих чайников, так как у нас остался только один кусок масла, но нет хлеба, на который можно было бы его намазать, и нет муки, чтобы испечь хлеб.
Мы наконец добираемся до Скармаута. Я сразу же спешиваюсь и веду Дав в поводу, чтобы она не повредила ноги на неровных булыжниках. Финн тоже идет на своих двоих, ведя рядом с собой велосипед, — чтобы не свалиться со своего двухколесного коня, пока будет таращиться на витрину булочной Паллсона.
Впрочем, мы оба мрачно смотрим на эту витрину, проходя мимо нее, хотя я сто раз клялась себе, что не стану этого делать. Когда двое ребят вроде нас выворачивают шеи, любуясь на подносы с ноябрьскими пирожными и тарелки с фигурным печеньем и чудесными буханками свежего хлеба, над которыми еще поднимается пар, то такая картинка сама по себе громко кричит: «Сироты!» Мы с Финном одновременно вздыхаем и шагаем дальше, к лавке «Фатом и сыновья». Я привязываю Дав перед входом, а Финн велит своему велосипеду стоять на месте. Я не знаю, открыта уже лавка или нет; Элизабет и Дори-Мод могут быть не здесь, а в своем ларьке у тропы над пляжем.
Но дверь открывается, и, когда мы входим внутрь, я с удивлением вижу и Дори-Мод, и Элизабет, а заодно и интересного светловолосого мужчину. Он восторженно рассматривает каменную могильную подушку, которую Мартин Делвин в прошлом году нашел на своем поле, когда копал картошку.
— …действительно укладывали голову умершего во время похорон! — восклицает он.
Финн косится на меня. Я смотрю на незнакомца. Это явно иностранец, лет ему, наверное, около тридцати, и выглядит он превосходно. Наверное, ему подошли бы определения «лихой», или «щеголеватый», или еще что-нибудь в этом роде. В руках он держит красную кепку.
— А, Пак! — оглядывается Дори-Мод и тут же представляет меня: — Пак Конноли.
Мы с Финном в очередной раз переглядываемся.
— Рада познакомиться, — говорю я чужаку.
— О, но вы еще не познакомились, — возражает Дори-Мод. — Мистер Холли, это Пак Конноли. Пак, это мистер Джордж Холли.
— Ну, значит, теперь рада познакомиться, — кисло произношу я — только оставлю здесь Финна, и…
Элизабет бочком подбирается ко мне и впивается ногтями мне в руку.
— Одну минуточку! Я ее ненадолго уведу! — щебечет она.
Элизабет быстро тащит меня в заднюю комнату и захлопывает за нами дверь. Теперь мы остаемся вдвоем, в компании четырех стульев и стола, который чуть ли не больше самой комнаты, и в окружении коробок, наполненных любовными письмами Дори-Мод морякам. Мы стоим нос к носу, и Элизабет пахнет как полный корабль английских роз.
— Пак Конноли, ты должна быть как можно более любезной с этим человеком!