Читать интересную книгу Мифы и факты русской истории. От лихолетья Cмуты до империи Петра - Кирилл Резников

В отличие от Соловьёва Н.И. Костомаров любил и умел описывать прошлое в исторических образах. Беллетрист соседствовал у него с историком и в силу художественного дара перевешивал. Его «Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей» (1873—1886) тому ярчайший пример. В трактовке исторических деятелей украинский историк следует убеждениям человека, в молодости мечтавшего об освобождении Украины и создании союза славянских республик. Год в Петропавловской крепости и ссылка не изменили его взглядов. Костомарову нравилось всё, что противостояло «мертвящему централизму власти»: вечевые республики Новгород и Псков, казацкая вольница Запорожья и Дона. Московское государство и самодержавие он не любил; его больше привлекала шляхетская демократия Речи Посполитой. При таких взглядах Костомаров не мог испытывать приязни к спасителям Московского царства. Ещё до выхода «Русской истории в жизнеописаниях» он публикует статью «Личности Смутного времени» (1871), где развенчивает вождей нижегородского ополчения. Материалы статьи включены в последующие работы Костомарова.

Согласно Костомарову, Пожарский — человек порядочный, но малоспособный к руководству: «Пожарский не имел таких качеств, которые бы внушали к нему всеобщее повиновение. Его мало слушали: в ярославском ополчении была безладица, происходили даже драки. Сам князь Пожарский сознавался в своей неспособности». При царе Михаиле Пожарский был на вторых ролях: «Ему не поручали особенно важных государственных дел. Служба его ограничивалась второстепенными поручениями». Костомаров заключает: «князь Пожарский, как гласит современное известие, страдал "чёрным недугом": меланхолией. Быть может, это и было причиной того, что Пожарский при Михаиле не играл первостепенной роли, так как люди с подобным настроением духа не бывают искательны и стараются держаться в тени. Сам подвиг освобождения Москвы был предпринят им против собственного желания, но настоянию земства».

Кузьму Минина Костомаров рисует человеком сильным и энергичным, но готовым на всё ради своей цели. Созыв ополчения он начинает с обмана — рассказывает народу о видении св. Сергия, повелевшего разбудить спящих. Тут стряпчий Биркин сказал: «Ну не было тебе такого видения!» На что Минин, знавший о его делах, сказал тихо: «Молчи, а не то я тебя выявлю перед православными!» Биркин прикусил язык, и «видение Минина пошло за правду». Минин жёстко, даже жестоко, отбирал пятую часть достояния на земское дело. Не допускал ни льгот, ни отсрочек: «Неимущих людей отдавали в кабалу тем, кто за них платил. Конечно, покупать имущество и брать в кабалу людей могли только богачи; таким путем вытягивались у последних спрятанные деньги. Без сомнения, такая мера должна была повлечь за собою зловредные последствия; изгнав чужеземных врагов, Русь должна была испытать внутреннее зло — порабощение, угнетение бедных, отданных во власть богатым». Правда, автор находит извинение в важности задачи: «Меры Минина были круты и жестоки, но время было чересчур жестокое и крутое: приходилось спасать существование народа и державы на грядущие времена».

Принижение спасителей России многих задело. И.Е. Забелин написал серию статей в «Русском Архиве» (1872) и на их основе книгу «Минин и Пожарский. "Прямые" и "кривые"» в Смутное время» (1882). Статьи и книга Забелина больше чем опровержение Костомарова. Забелин провёл серьезное исследование, и его суждения и выводы в основной своей части у историков сомнений не вызывают. Автор увидел качественную разницу между людьми первого и второго ополчений. Первое движение, ляпуновское, находилось в руках «того же служилого разряда людей, который сам же и завел Смуту. Под Москву собрались те же их замыслы, как бы что захватить в свои руки, как бы самому чем завладеть». Даже лучший, передовой человек движения, Ляпунов, сам руководил смутой против Шуйского в пользу Скопина, а потом — Василия Голицына, стало быть, в пользу своих любимых людей. «Ведь и вся Смута исключительно двигалась только личными, своими, а не общеземскими, общественными побуждениями и интересами».

Служилые люди, неспособные поставить общее выше личного, разорили свой труд. Пришла очередь совершить подвиг «сироте-народу», ибо настоящих избавителей не виделось. «Сироты» в лице старосты Кузьмы и клиюгули клич, что если помогать Отечеству, так ничего не жалеть: не то что искать чинов и личных выгод, а отдать своё — жён, детей, дворы, именье. Этот клич «выразил нравственный, гражданский поворот общества с кривых дорог на прямой путь». Герои движения были иные люди, чем герои прежнего движения. Они не порывисты, как Ляпунов, степенны, осторожны, потому медлительны, и на театральный взгляд вовсе незамечательны. Но когда люди работают не для себя, а для общего дела, они вперед выставляют не свою личность, как Ляпунов, а общее дело. «Общее дело, которое несли на своих плечах... Минин и Пожарский, совсем покрыло их личности: из-за него их вовсе не было видно, и они вовсе о том не думали, видно ли их или не видно».

Забелин не согласен с трактовкой Минина Костомаровым. Он пишет, что слова Кузьмы о явлении ему св. Сергия имеют источником запись, сделанную Азарьиным через 40 лет после событий, и неизвестно, подлинные ли это слова Минина. Нет сведений, что Минин выставлял на торг посадскую бедноту, в чём его обвиняет Костомаров. Нет ни намёка в летописях и других актах, что Минин обращался с собранной казной нечестно. Не подтверждается сообщение Костомарова, что нижегородские старосты, Марков и Минин, «по дружбе и посулам», т.е. за взятку, передали Толоконцевский монастырь архимандриту Печерскому: «в изданных теперь актах Печерского монастыря... открывается, к удивлению, что... о Минине нет и речи». Авторитет Минина как человека высокой честности, пишет Забелин, утвердился не фантазиями наших современников, а свидетельствами его современников; писали очевидцы, принадлежавшие к различным сторонам и партиям. У всех заметна симпатия к Минину, а у иных восторженные ему похвалы.

Забелин разрушил создаваемую Костомаровым легенду, что Пожарский был блеклой личностью, волей Минина вознесенный на пост воеводы нижегородского ополчения. Историк спрашивает: допустим, Минин указал на Пожарского, но что же нижегородский народ? Умный, торговый народ, умевший всякому делу дать счёт и меру. И такие люди выбрали Пожарского, били челом, чтобы был у них воеводой. Ведь, как писал Пожарский, они присылали к нему «многажды». Забелин не согласен с Костомаровым, что Пожарский слишком долго сидел в Ярославле. Никто из современников, кроме Авраамия, его в промедлении не обвиняет. Забелин считает, что «нижегородское ополчение, оставаясь так долго в Ярославле, не потеряло для главной своей цели ни одной минуты. Оно неисчислимо больше завоеваний сделало без меча... Прежде всего, надо было... взять приступом свою собственную Смуту... Что, если бы Пожарский... поскакал бы с ополчением наспех спасать московский Белый город... оставив за собой и около себя по разным городам воровские и вражеские дружины...? Что вышло бы тогда? Вышла бы та же самая история, если ещё не похуже, какая случилась с первым ополчением, с Ляпуновым».

Не согласен Забелин с Костомаровым и в том, что Пожарский был на вторых ролях в царствование Михаила Романова. На самом деле он был награждён больше, чем Трубецкой и другие участники освобождения Москвы. Но, как отмечает Забелин, Пожарский и Минин шли с нижегородцами не для того, чтобы перестроить государство, а чтобы восстановить прежний порядок. А когда он восстановился, то люди тоже должны были остаться на прежних местах, с прежним значением и положением в обществе. Поэтому Дмитрий Пожарский, обращаясь с челобитной к царю, называет себя Митькой. По той же причине он проиграл в местническом споре Салтыкову — тот был выше родом. Тут царь ничего не мог изменить при всём своем желании.

Что касается царского уважения к Пожарскому и поручения ему самых ответственных дел, особенно ратных, то оно было оказано в полной мере. Забелин считает, что большего, чем было сделано Пожарскому по службе, тогда не могли сделать, «не порушив всего порядка службы, всего быта, всех отношений старины». И напрасно некоторые историки (Костомаров) утверждают, что Пожарского тогда не считали главным героем, как считают сейчас. Даже паны-поляки говорили, что «боярство Пожарского в больших богатырях считает». Храбрый и искусный воевода, никогда не отступавший от опасности в битвах, Пожарский, к тому же отличался гуманным характером. «Одно не могут ему простить его биографы и историки, — иронизирует Забелин, — что нет в его личности ничего театрального: а известно, что без театральных драматических прикрас какая же бывает история!»

В.О. Ключевский, убежденный либерал и западник, в характеристике героев Смутного времени в «Курсе русской истории» (1902) склонялся к позиции Костомарова. Пожарского он ставил невысоко, но его словам, «в рати кн. Пожарского... только два человека сделали крупные дела, да и те были не служилые люди: это — монах А. Палицын и мясной торговец К. Минин. Первый по просьбе кн. Пожарского в решительную минуту уговорил казаков поддержать дворян, а второй выпросил у кн. Пожарского 3—4 роты и с ними сделал удачное нападение на малочисленный отряд гетмана Хоткевича». Общее заключение Ключевского о людях, спасших Россию, отдает снобизмом: «Московское государство выходило из страшной Смуты без героев; его выводили из беды добрые, но посредственные люди».