Читать интересную книгу Чемпионы - Борис Порфирьев

— Слушайте, Коверзнев, да мы же знаем, что вы не в состоянии разобрать даже первый ряд!

Комиссар наклонялся к говорившему и спрашивал устало:

— Тот самый? — и, не глядя на Рюрика, говорил: — Что вы нас морочите? Одевайтесь. И не прячьте очки.

Очков у Рюрика не было. Но, чтобы изучить таблицу, он их завёл. Сейчас он мог назвать почти любую букву в таблице и упорно продолжал посещать военкомат. Однако его заявления оставались без ответа.

Всё равновесие Рюрика полетело к чёрту, его мучила бессонница. Он казался себе беспомощным и потерянным. Даже редкие встречи с Наташей, которая сейчас работала в госпитале, не приносили ему радости.

Военкоматовская повестка была неожиданной.

Он стойко высидел несколько часов у стены. Сам комиссар выглянул в коридор и поманил его пальцем.

— Не раздевайтесь, — бросил он через плечо. Усевшись за стол, спросил: — Так чего же вы хотите? — голос его был глух от усталости, глаза воспалены.

— Хочу попасть в армию, — угрюмо сказал Рюрик.

— Давайте паспорт… Вот вам штамп. Пойдёте в армию. С этим документом направитесь в распоряжение… В общем, я написал вам адрес.

Рюрик полетел за дверь, как на крыльях.

Кто–то, из–под ног, проговорил:

— Ишь, обрадовался — броню дали. Сыночек, видать, чей — то…

— Дурак, — беззлобно огрызнулся Рюрик. На крыльце раскрыл паспорт. На анилиновом штампе было размашисто написано: «Мобилизован на склад НКО в качестве вольнонаёмного».

«Достукался», — подумал он горько.

Новые обязанности казались ему никчёмными. Он сидел за ветхой конторкой, которая приткнулась к деревянному барьеру, и выписывал пропуска. Поминутно хлопала дверь, бросая на конторку клубы пара. Когда было много народу, дверь почти не закрывалась, и порывы мокрого ветра гасили коптилку. Шофёры начинали материться — торопили с пропуском. Их машины нетерпеливо рычали моторами у подворотни. Кузова машин были забиты тюками шинелей или валенок.

Под вечер суматоха стихала. Он открывал книгу или подвигал альбом. Но от полумрака, от чада коптилки, от махорочного дыма резало глаза. Он не мог ни читать, ни рисовать. Безделье распахивало дорогу мыслям. Тоскливые, они тянулись медленной чередой, цепляясь друг за дружку. От голода сосало под ложечкой. Чтобы отвлечься, Рюрик начинал подбирать рифмы: «при зрителях — презрительно», «палубы — упала бы»… Но этого занятия хватало ненадолго. Тоска с новой силой захлёстывала его. Он проклинал свою судьбу и мечтал о фронте. Хотелось действовать, бороться, делать что–то полезное.

Поэтому он несказанно радовался, когда на склад приезжал представитель какого–нибудь фронта. Вот когда начинала бешено кружиться жизнь! Все работники штаба выходили на субботник. Рюрик взваливал на спину самые тяжёлые тюки. Усталость приносила удовольствие. Радужные круги в глазах не мешали быть остроумным и находчивым. Его шутки вызывали взрывы хохота.

Но субботник кончался, и время снова тащилось медленно и тоскливо… Иногда кого–нибудь из работников склада брали на фронт. Рюрик смотрел на такого счастливца ревнивыми глазами. Он даже завидовал телефонистке, которую увёз с собой приезжавший с фронта интендант. Она писала подругам письма, и Рюрик ходил на коммутатор читать их.

Ещё сильнее бередили душу письма брата. Они с Ванюшкой сражались где–то на юге. Мама смотрела на Рюрика тоскливо и испуганно. А он не рассказывал ей, что мечтает о фронте.

Нудную жизнь скрашивали редкие поручения. Даже самые незначительные из них наполняли её смыслом. Хотелось всё делать самому, не думая об усталости. Отпустив бойца охраны, который был дан в его распоряжение, Рюрик сам тащил тяжёлый рулон бумаги. Ноги подгибались, ныли плечи, он на каждом углу отдыхал, но был рад, что справился с заданием без помощника. Ещё больше он радовался, когда ему доверяли сделать какие–нибудь чертежи. Он сидел над ними до полуночи. А с чертежами дезкамеры он провозился всю ночь — они имели прямое отношение к фронту. Наташа, которой он позвонил в госпиталь, по его просьбе отправилась к маме. Теперь, когда мама была предупреждена, что он не придёт до утра, работалось хорошо. Во всём штабе, кроме него, были лишь телефонистка и дежурный. Рюрик плавно проводил рейсфедером по ватману, когда неожиданно зазвонил телефон. Говорила Наташа. Оказывается, к Рюрику приехал дядя Никита. И как ни хотелось Рюрику его увидеть, он нашёл в себе силы закончить чертежи.

Утром, поцеловавшись с дядей Никитой, Рюрик сразу же начал рассказывать о дезкамерах, которые по его чертежам будут строиться на их складе. Он объяснял, что их швейная мастерская ремонтирует для армии шинели и телогрейки, поступившие с фронта; городская дезкамера не успевает их дезинфицировать…

Он так увлёкся своим рассказом, что ни о чём не расспрашивал дядю Никиту. Наконец мама остановила его и протянула газету. Одна из небольших заметок была отчёркнута красным карандашом. Рюрик прочёл: «Чемпион мира по классической борьбе Н. И. Уланов подарил армии танк, купив его на собственные сбережения. На танке большими никелированными буквами написано: «Русский борец Ефим Верзилин». Н. И. Уланов лично вручил танк экипажу танкистов–спортсменов. Командир экипажа — боксёр Михаил Коверзнев, башенный стрелок — известный футболист из команды московского «Спартака» Иван Теренков, водитель — мотогонщик Сергей Самохин. На митинге при вручении танка воины–спортсмены поклялись беспощадно громить фашистских захватчиков».

— Но… — сказал удивлённо Рюрик. — Мишка нам ничего не писал?

— Писал, — улыбнулась мама и заплакала. — Дядя Никита привёз письмо. Он приехал прямо с фронта и будет жить у нас.

Радость, которую Рюрик испытывал от приезда дяди Никиты, вскоре была омрачена анонимным письмом, посланным на адрес склада. Рюрик не поверил ни одному грязному слову письма — он считал свою мать святой женщиной. Но было страшно от того, что кто–то мог так подумать о маме. ещё страшнее была мысль о том, что подобное письмо может получить она. Мама! Милая мама! Она во всём отказывала себе, чтобы её сыновья не испытывали ни в чём нужды. Только сейчас, в двадцать лет, когда от его рук пахло хозяйственным мылом, Рюрик понял, что так всю жизнь пахли мамины руки. Она экономила даже на мыле, тогда как они с Мишкой умывались всегда туалетным…

Рюрику казалось, что жизнь его зашла в тупик, пока он не почувствовал однажды её упругий бег.

Это было поздней осенью, когда дожди сменились снегопадом и когда, боясь бездорожья, заводы завалили склад полушубками и валенками. Представителю Волховского фронта нужны были не валенки, а сапоги. Шерман был не из тех, кто увозит телеграфисток. Ему было не до них. Он потрясал телеграммой ГКО, кричал о болотах под Ленинградом и совал телефонную трубку начальнику склада: железная дорога подтверждала, что выделенный под сапоги состав не может ждать. Он сам звонил на заводы и в обком партии. Он отобрал у начальника склада легковую машину и носился в ней по городу. В первый же день он вытряс в городе всё, что было возможно. К двум часам следующего дня были отозваны десять грузовиков, и он с ними направился в кожкомбинат, который был расположен за рекой.

Счастливый Рюрик трясся с ним в кабине трёхтонки. Фанерное объявление на мосту вывело Шермана из себя: в шесть часов мост разводили. На комбинате Шерман рвал и метал. Он снова совал в лицо директору телеграмму с красной полосой и звонил первому секретарю обкома. В помощь грузчикам были выделены рабочие целого цеха. В пять часов Шерман не утерпел и умчался на гружёной машине к мосту, наказав Рюрику закончить отгрузку за полчаса.

Рюрик удивлялся своей энергии. Он, как и Шерман, ругался и умолял. Он отыскал секретаря комсомола и без разрешения директора мобилизовал на помощь комсомольцев. Машины уходили одна за другой. Но последняя из них покинула комбинат в шесть часов.

Рюрик торопил шофёра. Тот бешено мчал машину, объезжая целые моря грязи. Дождь остервенело барабанил по брезенту и кабине. Грязь со свистом вырывалась из–под скатов. На колючих от скошенной ржи полях островками лежал чёрный размокший снег. Потом пошли груды гнилой картофельной ботвы. Чем ближе подъезжали к мосту, тем расхлёстаннее становилась дорога. Почти перед самым мостом машина застряла. Рюрик с грузчиком соскочили на землю. Они упирались в борт и скользили ногами. Мотор захлёбывался, колёса крутились вхолостую и стреляли грязью.

Впереди струилась и расплывалась круглая спина Шермана. Он наскакивал на старика в чёрном бушлате, взмахивал руками и даже хватался за кобуру. Он кричал о телеграмме ГКО и о болотах под Ленинградом. Старик ударял себя в богатырскую грудь, ветер сбил набок его густую лохматую бороду. Он тыкал рукой в баржи и ревел басом: «У меня тоже военный груз». Сквозь сизый воздух были видны облупленные катера. Они качались перед мостом. Надсадно и нетерпеливо гудел пароход, и звук его сверлил ртутное небо. Чёрный жирный дым клубом стоял над его трубой. Дождь бормотал и захлёбывался. Река была рябой от его крупных капель. Она угрожающе сопела у берега и с сосущим звуком рвалась меж железных плашкоутов.