Толя почувствовал, что трезвеет. Очень хотелось сразу убежать, стоять и смотреть, и обязательно выпить. Много.
Мусорные кучи таяли. Не уменьшались, оплывая, как снег, а просто становились прозрачными. Светлее и светлее, призрачней и призрачней. На какой-то миг они превратились в тени на стекле – а потом исчезли. Совсем.
– Ух-х!.. – Толе показалось, что за него это сказал кто-то другой.
– Давай, – Гза уступил место Фину.
Крепыш тоже замер с закрытыми глазами, только руки его двигались по-другому. Он был похож на парикмахера – словно расчесывал нечто невидимое, подстригал выбившиеся пряди, укладывал локоны. И под его ладонями плыла земля.
Бугры и рытвины выравнивались, пятна глины покрывались слоем жирного чернозема, и сами собой прокладывались каменные дорожки, как будто формируясь из золы и бутылочных осколков. А потом по обочинам дорожек стали расти колонны, на колоннах бутонами распустились вазы, а прямо в конце центральной аллеи возникло озеро. В центре озера поднялся каменный остров, на его вершине вдруг ударил гейзер – водяным вулканчиком, – и тут же над озером вспыхнула радуга.
Фин открыл глаза, придирчиво оглядел возникшее чудо и отошел, пропуская Азика.
Лопоухий был намного быстрее товарищей. Он просто запрокинул голову, воздел руки к небу и выкрикнул несколько напевных слов.
И ничего не случилось.
Сначала.
Потом, почти как колонны, только во много раз быстрее, не выросли, а почти взметнулись из земли деревья. Площадки меж дорожками покрылись внезапной травой, превращаясь в лужайки. Вдоль аллей веерами раскрылись неподстриженные, но очень аккуратные кусты. И неслыханная здесь птица засвиристела из кроны ближнего дерева, уже начинающего цвести. В озере плеснула рыба. Или что-то иное водоплавающее.
– Вроде все, – деловито сказал Азик.
Толя молчал, пытаясь найти внутри себя хоть одно стоящее слово. И не находил.
Но другие были оперативнее.
– Лугзак! Слышь, ты, твою дивизию! – донеслось от скамейки.
Четверо обернулись.
Со стороны банкетной точки, пыхтя, бежал сержант Харламов, правой рукой придерживая неудобную кобуру.
– Лугзак! – заорал он еще натужнее, не добежав до компании пяти шагов. – Ты что за хрень тут развел, мать твою?
– А что? – невинно спросил Фин.
– Тебя, Фигли, я вообще не спрашиваю!
– Финли, – скромно поправил крепыш.
– Хрен ли! Лугзак, я тебя сколько раз предупреждал – не нарывайся! Да что ты, слушаешь, что ли? Вы что натворили, а? Я вас спрашиваю?
– А что, собственно? – Гза пожал плечами. – Это что, хулиганство?
– Это хуже! Где мусор?
– Да на фиг он тебе, Харламов? Так же красивей!
– На фиг?!
Сержант немного отдышался и чуть успокоился.
– На фиг, значит? Объясняю. Самозахват территории, значит? Ты в курсе, сколько за это теперь полагается?! Ты на кого пашешь, спросят? Не меня, Гза! Тебя спросят! Кому и за какое бабло эту роскошь ставил? Теперь по пунктам. У тебя лицензия на вывоз мусора есть? У тебя договор со свалкой на руках имеется? Действующий договор, я подчеркиваю! У тебя по автопарку проведена соответствующая уборочная техника?
– А что…
– А то! Когда ревизия возьмет коммунхоз за жабры и спросит, где проводка затрат по очистке территории, – что они ответят? А потом к кому они пойдут? У кого спросят – как это так, Харламов, у тебя из-под носа сперли тридцать тонн дерьма, а ты и не заметил? И куда это дерьмо делось? И поверь, Лугзак, соседи тут же объявят, что мы втихаря свалили весь мусор на их территорию! Так?
– Ну…
– Ты мне без «ну»! Дальше. Я не знаю и знать не хочу, с какого кладбища вы сперли этот гранит…
– Это базальт, – вполголоса поправил Фин.
– Мне по хрен, Фигли, понимаешь?! И мне по хрен, из какого рассадника вы потырили саженцы! Но придут люди, которым это не будет по фиг, Лугзак! И они спросят! И как ты думаешь, у кого? А?
– Ну…
– Без «ну»! Короче, я ушел в администрацию парка, и чтоб через полчаса я этого цирка здесь не застал! Понятно?
Гза почесал затылок.
– Да понятно…
– Делай давай, – Харламов медленно побрел прочь, но через пять шагов остановился.
– И чтоб весь мусор был на месте! До последней пробки! Понял?
– Да понял я, понял!
– Все, давай.
Выждав, когда сержант выйдет из зоны слышимости, Азик детским стонущим голосом сказал:
– Жа-алко-о!
– Жалко у пчелки, – буркнул Гза. – Ладно, Азик, сворачивай все.
– Это вам – свернуть-развернуть. А мне – убить!
– А что делать? Что делать, брат?
Азик щелкнул пальцами левой руки и хлопнул себя по бедру правой.
Листья и лепестки осыпались. Трава пожухла. Смолкли птицы. Деревья задрожали, как от порыва ветра, и осели прахом и пеплом.
Фин как будто комкал незримую газету, брезгливо кривясь. Озеро становилось просто лужей, и в песок обращались колонны и плиты.
Гза просто махнул рукой, и пустырь завалило мусором.
– Снег вернуть будет непросто, – сказал он, ни к кому не обращаясь.
– Снег Харламов спишет, – фыркнул Фин. – Как расходный материал.
Толя смотрел на них растерянно и обиженно.
– Но вы… – голос его дрожал. – Вы ведь правда можете…
– Мы-то можем, – ответил Азик. – Не все хотят.
– Но…
– Как говорит сержант Харламов – без «но»! Фин, мы водки можем?
– А то! – браво сказал Фин. Он уже вполне оклемался и тоже слегка протрезвел.
– А хотим?
– Хотим! – Гза вытянулся во фрунт.
– Так сделаем?
– Сделаем!
– Вперед! Финли, самое время твой штоф откубаркнуть! О, стихи получились!
А пропустив Фина и Гзу к лавочке, Азик обернулся к ошеломленному, расстроенному Толе и почти неслышно сказал:
– Мы это можем. И все это могут.
Помолчал и добавил:
– Если точно знаешь, чего хотеть.
Юлиана Лебединская
Улыбайся, кто может
– Я не понимаю тебя! Ты… очень… странный…
На налобном экране моргал желтый смайлик с огромными глазами.
– Что же во мне странного? – молодой человек улыбнулся спутнице, старательно отгоняя зудящее: «А то сам не знаешь, «что»…».
– Ты… Зачем ты корчишься? И… Где твои эмоции?
На экранчике плясали, выпучив глаза, уже три желтые мордочки. Энтон снова улыбнулся.
– Хочешь, покажу?
Трава шелестит под ногами. Девушка в длинном сарафане бежит навстречу, босоногая, волосы разметались. Из-под легких ступней брызгают во все стороны зеленые попрыгунцы. Она смеется. Как-то странно, неправильно. Так не смеются люди. Люди вообще не смеются…
Странный сон преследовал его уже третий месяц. Нет, не преследовал. Пожалуй, этот сон был единственным, что держит его в реальности. Хотя… Энтон уже и сам не понимал – что сон, что реальность. Знал только одно – где-то есть девушка. И она смеется…
– Сюда никого не пускают! Но я нашел лазейку. Смотри! – они замерли в сердце старого заповедника, у самого обрыва.
Там, сзади, за забором шумит Город, впереди, за туманом – раскинулся Пограничный Мир с его Дорогой Жизни, а здесь – шелестит трава, перекатываются зеленые волны, журчит позабытый всеми ручей. Если не оборачиваться, застыть на месте, забыть, откуда ты пришел, то можно поверить, что весь мир лег к твоим ногам зеленым покрывалом.
– Тебе нравится? В Городе такого не увидишь!
– Вау! Вау! Вау! – на налобнике замелькали смайлики – с широкой улыбкой, с поднятым кверху большим пальцем, с облачком из сердечек над восторженной рожицей. – Вау! А почему не пускают?
Энтон пожал плечами.
Говорят, заповедник опасен. Говорят, этот зеленый островок вообще не должен был появиться. Во всяком случае, никто не вносил его в планы Города. А он сам взял и возник. Откуда, когда, зачем – никто объяснить не сумел. Пытались вырубить деревья – они возвращались вновь. В итоге решили оставить. Только забором обнесли. Поначалу даже стража имелась. А потом плюнули – жители Города и без нее обходят это чудо природы десятой дорогой. А хранители Дороги и подавно сторонятся.