С противоположной уходящему Харламову стороны бойко приближался кряжистый мужичок, усатый и со щетинистым подбородком. В руке мужичок цепко сжимал пластиковый пакет, из которого заманчиво выглядывали стебельки зеленого лука.
– Спрыгиваем, Азик, – скомандовал Гза. – Троих душа Харламова не вынесет.
Он ловко съехал на скат спецсредства и прыжком ушел на край лужи. Азик последовал за ним, только прыгнул прямо с борта. Но приземлился дальше от воды.
– Привет, Фин, – говорил Гза мужичку, стукаясь с ним кулак в кулак. – Чего не в мастерской?
– Отгул взял, – кряхтел кряжистый. – Погода знатная, птички верещат, душа запросила компании и хулиганства. Тебя искал, если прямо. Только я себе думал, што ты у парке. А ты муниципальный транспорт портками протираешь, глянь-ко. А што это с тобой за приметная личность гуляет? Тоже вроде не местный будет?
– Наш, Фин, свой. Азиком зовут. Тоже подался судьбы попытать, новостей привез. Хреново там у нас, брат. И что-то с каждым днем все мрачнее.
– Ага, ага, – кивал кряжистый. – А то здесь медовые реки текут, и с каждым днем все слаще. А ты откуда ж будешь, Азик, из каковских? Предгорный, што ли?
– Не, я с севера, из Пущи, – Азик подошел ближе и тоже стукнулся с мужичком кулаками. – Здоров, отец, знакомы будем. Меня, ты слышал, Азиком звать. Азероэль, если полностью. А ты, как я понимаю, Фин.
– Ага, ага, – согласился Фин. – Если полностью, так Финли, ну дык не дома ведь, все Фином зовут, все Фина знают. Слышь, ребятки, што у меня есть…
Он раскрыл пакет и запустил туда мозолистую лапу.
– Гатка снарядила, милочка моя, говорит, ото Азика поймаешь, так штоб вам закусить было, а то ж я вас, голодранцев, знаю – пить, пить и пить, а штоб закусить, так нет, и так уже штаны спадают, а из туалета спиртом на всю хату прет, а вовсе не тем, чем положено, так я же ж вам сальца, да огурчика, да чесночка с лучком, да хлебчика свеженького, да селедочки, да помидорчика маринованенького… цыть, говорю, Гатка, от твоего трезвона уже голова вдвое, а коли так, то пакуй, што сказала, да дай-ко ты мне штофик домашней, а то от казенки уже кишки як той шлагбаум, тьфу ты, грешное семя, дуршлаг. Так што вы думаете – дала, да не малехоньку, а литровку! От я и говорю, давайте в парк, да на лавочке раскладемся, да по чарочке, за встречу, и опять же за знакомство, да и новостей я послушаю с радостью, а то из ящика каку-то таку лабуду несут, што и не поймешь, с какой стороны там ноги крепятся, вот говорили намедни, вчера говорили… или уже позавчера?..
– Фин, помолчи минутку, да? – взмолился Гза. – Ну сил же нет, какой ты говорливый!
– Да я ж молчу! Вот сальцем и штофиком только похвастался, ну, ничего, щас сами попробуете, только я ножа не взял, забыл, представляете? Ага, ага, как есть забыл, ну так у тебя же, Гза, нож всегда…
– Фин! – рявкнул Гза.
У Азика заложило уши, и он возмущенно посмотрел на приятеля.
– Чего орешь? Не в пустыне!
– Прости, брат, – повинился Гза. – Только на этого… Данилу-мастера если вовремя не гавкнуть, так он до вечера не остановится.
– На кого? – сощурился Азик.
– В смысле?
– Как ты его обозвал?
– А-а, – до Гзы дошло. – Данила-мастер, пряник такой из здешней книжки. Этот вот, – он кивнул на Финна, – мне же ее и подсунул. Ничего так книжка, только детская какая-то, напридумано здорово, но верится с трудом.
– С трудом ему!.. – взвился Фин. – Много ты о Подземных Владыках знаешь, можно подумать! Да если хочешь знать…
Он неожиданно замолчал и подергал себя за ус.
– А я думал, ты Эльданила к чему-то приплел, – задумчиво сказал Азик. – Хотя какая теперь разница… Пошли в парк, что ли?
– Еще раз напоминаю, – предупредил Гза, – как раз у лавочек море разливанное. Эти красавцы все лавочки по ложбинкам расставили.
– Не все, – авторитетно заявил Фин. – Та, которая у самой мусорки, – та на горбике.
– Вот туда сразу и двинем, – решил Гза.
– На мусорку? – усомнился Азик.
– Не на мусорку, а рядом. И вообще, что тебе мусорка, эстет хренов? Там мусору – пластик и стекло. В казарме похуже бывало!
– То в ваших казармах, – миролюбиво отозвался Азик. – Да идем, идем, я ж не против.
На пригорке было хорошо. Слегка замаскированная остатками тающего снега пустошь с мусором напоминала скорей театральную декорацию, чем свалку отходов. У лавочки луж не было, и сама она уже высохла под утренним солнцем. Венцом ландшафта, без сомнения, было отбитое горлышко винной бутылки. Сквозь него просочился беззастенчивый росток, и теперь из горлышка, как из вазочки, торчал бутончик.
– Красотища, – шумно вздохнул Фин, умостясь на лавочке и выкладывая снедь на прихваченную из дома рекламную газетку. – Вот такого и хотелось. И чтоб птички…
На эту реплику с ближайшей березы слетела ворона, скептически оглядела зарождающуюся трапезу и веско резюмировала: «Каррр!»
– И на тебя тьфу, – с достоинством ответил Фин.
– Дай девчонке хлебца, – попросил Азик.
– А если это мужик? – ехидно спросил Гза.
– Девчонка, – уверенно сказал Азик. – Молодая еще. Прошлогодняя. Первую зиму пережила, радуется.
Фин выломил из буханки шмат мякиша и расчетливо бросил – не прямо в ворону, а шага на два в сторону. Та склонила голову набок – видимо, оценивая вероятность подвоха – и неспешно направилась к угощению.
Фин добыл из пакета три пластиковых стаканчика и штоф.
– Любите вы живность, ребятки, – сказал он Азику. – Да и она вас вроде жалует.
– Есть такое дело, – кивнул Азик. – Знаешь, наверное, не столько любим, сколько понимаем. А они это чувствуют, я серьезно.
– Ну что, по маленькой? Гза, добывай свой скимитар, сальца напластай, будь другом. И пару огурчиков тож почикай, а?
– Ты, Фин, это, погоди с первачком, – сказал Гза, вынимая длинный узкий нож. – Сейчас винчик дожмем, чтоб градус не ронять, а потом, с сальцем и чесночком… О, ты, часом, перчика не прихватил?
– А как же! – восторженно-возмущенно откликнулся Фин. – Штоб я – и без перчика? Смеешься, наверно, над стариком увечным?
– Так уж и старик, – хмыкнул Гза, примеряясь к огурцу.
– А то, – неожиданно погрустнел усатый крепыш, – постарше Азика буду. Да и калечило меня в забое, ох, не раз. Ты вот думаешь, почему мы поговорить любим? А вот стоишь ты один на глубине, напарник отвал к подъемнику погнал, а вокруг – на сотню шагов во все стороны камень… И над головой тыщи полторы. Вот и говоришь сам с собой, говоришь, говоришь… А то песенку мурлычешь, так негромко, штобы пласт не потревожить. В ритм кайлу. А наверх поднялся, живой народ вокруг, руки развести можно, вдохнуть поглубже – тут и прорывает. Особенно после чарки-седьмой.
– Да понимаю я, – отмахнулся Гза. – Но и ты ж пойми, вся жизнь по лагерям и казармам. Галдеж вечный, даже по ночам. Кто в кости режется, кто морду хамью полирует, кто просто квасит – уж так по тишине затоскуешь, хоть просись к тебе в отбой. Вот разве что птички – они тихие…
– Каррр!!! – вальяжно сообщила ворона, управившись с мякишем и явно взвешивая шансы на добавку.
– А к нам гости, – тихо сказал Азик, глядя на тропинку.
– Это еще кто? – Гза отложил нож и сощурился. – Местный какой-то хрюндель, не знаю я его.
По тропинке к лавочке поднимался человек средних лет, худой, нестриженый, одетый вполне прилично, с портфелем в руке. Почему-то именно этот портфель выглядел в парке совершенно неестественно. Человек остановился у того края лавочки, где сидел Азик, и очень вежливо сказал:
– Здравствуйте. Простите, если помешал. У вас огонька, случайно, не найдется?
– Я не курю, – так же вежливо ответил Азик.
– Ты у этого спрашивай, – посоветовал Фин, тыча помидором в Гзу. – У него по карманам што хошь распихано, там домозавра найти можно.
Гза неохотно полез в нагрудный левый и вытащил зажигалку.
– Спасибо, – еще более вежливо сказал незнакомец, аккуратно раскуривая недорогую сигарету. Глаза его при этом не отрывались от газетки с закуской.