Там скрыт какой-то ответ?
Или я тоже могу стать драконом? Тоже могу переродиться, как это получилось у моего далекого предка?
Или дело вовсе не в легенде, а Лаэрт просто не успел закончить какую-то иную фразу? Более длинную и информативную.
Хотя… с чего я вообще решила, что он хотел мне что-то сказать? Тем более помочь. Если бы я собственными глазами не видела тот их разговор с Изабеллой, если бы всего лишь прочитала его дневник, еще могла бы подумать, что Лаэрт любил свою жену и даже после смерти ищет способ ей помочь… после смерти? Смерти ли? Не стал ли он всего лишь частью Пожирателя?
Но если предположить, что Пожиратель действительно до сих пор не набрал полную силу, то мог ли Лаэрт, как его часть, хотя бы на несколько мгновений моего сна забрать контроль над их общим телом или, вернее, чем-то вроде проекции в моей голове?
Мог ли он тем самым вызвать все то безумие и разрушение, в том числе корчи самого Пожирателя?
Выдыхаю и запрокидываю голову к небу, с которого начинает накрапывать мелкий дождик. Затем снова вытаскиваю из-под плаща руки и осматриваю их. Вроде бы ничего опасного – просто небольшие ожоги. Даже почти не болят. Настораживает одно – раньше из кошмаров я не приносила ничего, кроме собственного страха. И вот, что-то очень сильно изменилось.
Надо успокоиться и прийти в себя. А вдруг я и правда тоже дракон? А что? От такой возможности я точно не откажусь. Только бы знать, как еще в этих ваших драконов превращаться. Пока, как ни прислушиваюсь к себе, ничего такого не ощущаю. Но, возможно, просто не так слушаю. И не там. И не тем.
Глава шестьдесят первая: Изабелла
Глава шестьдесят первая: Изабелла
В следующие дни количество раненых значительно увеличивается. Причем теперь много и тех, чьи ранения – результат магических атак. Несмотря на всю внезапность и скорость ллисканцев, маги мятежников не остаются не у дел, постоянно нанося атакующим серьезный урон. Самих этих моментов я почти не вижу, потому что времени на просмотр «трансляций» почти нет. Возможно, это и к лучшему. Потому что оставляю голову максимально возможно пустой и холодной, полностью сосредотачиваюсь только на помощи раненым. А некоторые раны – очень страшны: сильнейшие ожоги; рассечения, нанесенные не сталью, но какими-то проявлениями стихий; жуткие переломы.
Намеренно не оставляю себе ни капли свободного времени.
Несколько раз за все это время вождь ллисканцев покидает лагерь. Насколько понимаю, его задача – численно поддержать своих людей на том или ином направлении, при той или иной атаке.
При этом отсутствует он не очень-то долго, а пару раз я даже слышу вдалеке нечто вроде гула взрывов. Мятежники, несмотря на потери, все равно продвигаются глубже в болота. И, похоже, в какой-то момент оказываются совсем недалеко от нашего лагеря. Впрочем, до меня боевые действия так и не докатываются. Потому что дней через пять происходит перелом.
Атаки ллисканцев настолько раздербанили, если так можно сказать, относительно строгие порядки мятежников, что от прежней непрерывной «змеи» не осталось и следа. Теперь это отдельные сгрудившиеся группировки, центром которых, как правило, становятся маги. И разделены эти группировки иногда сотнями метров.
Поначалу они пытались поддерживать друг с другом хоть какую-то связь, но большуя часть одиночных вылазок ллисканцы тут же купировали.
Да, мятежников все еще достаточно много, но еще вчера они были лишь деморализованы и рассредоточены на значительном удалении друг от друга, а уже сегодня отказываются выполнять приказы оставшихся командиров.
В шаманском шаре я сама видела, как сначала происходят препирательства и ругань – и поначалу они заканчиваются смертельным приговором здесь и сейчас от руки старшего по званию. А потом субординация и слепое подчинение господину перестают работать. Люди, понимающие, что каждый следующий шаг будет нести им гибель, а до конечной цели их пути еще очень далеко, делают свой выбор не в пользу беспрекословного повиновения. Даже не в пользу компромисса – они берутся за оружие и поворачивают его в сторону своих командиров. Разумеется, рыцари держатся дольше, их верность своим лордам куда сильнее, чем у простых ополченцев. Но рыцарей изначально было слишком мало, да и ллисканцы в значительной степени еще сильнее проредили их количество.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
И все это время шаманы в круге остаются без движения. Они даже не пьют.
Минует еще пару дней – и мятежники начинают отступать. Отдельные небольшие отряды разворачиваются обратно. Не подчиняющиеся больше никому, они выбрасывают белые флаги, а некоторые даже избавляются от оружия.
Всю эту информацию я в большей степени получаю от раненых ллисканцев и своих собственных горных спутников, которые так же принимали участие в загоне «змеи». К сожалению, погибшие есть и среди них.
Последующие несколько дней занимает уничтожение оставшихся групп, которые до последнего остались верны долгу. Их немного, но сопротивляются они отчаянно и до последнего бойца. В особенности много беды приносят уцелевшие маги.
Две ночи лес в далеке сверкал, не переставая. В нем будто поселилась локальная штормовая буря, отголоски которой разносились на многие километры вокруг.
Если бы сражение проходило на равнине или даже ллисканцы бы укрывались в какой-то крепости – у них бы не было ни единого шанса выстоять. А так, в родной стихии, налетая и откатываясь, имея пусть отдаленное, но подобие централизованного командования, они совершили почти невозможное: заставили превосходящее их по численности, вооружению и подготовленности войско повернуть вспять.
Тех же, кто повернуть не захотел, попросту уничтожили.
Но какой ценой?
Я не знаю, сколько людей мы потеряли. Но у меня несколько сотен раненых. И не все из них выживут.
Ллисканцев – не орда. И эти потери для них – огромны.
А кроме того, мы потеряли почти всех шаманов. Тех самых, что все эти дни без малейшего движения сидели в кругу и через которых происходила корректировка боевых действий на местах. Они просто не очнулись, когда исчезла черная сфера и превратился в ничто черный дым. Как сидели, так и остались сидеть – выжатые до капли остовы, в которых не осталось ни единой искры жизни.
Выжили только двое. И Г’рах Тар – среди них. У него очень сухая растрескавшаяся кожа, почти как древний пергамент, едва-едва ощущается дыхание, а пульс такой медленной, что я поначалу его не нашла. И все же варвар жив. Все еще жив, но проблема в том, что я понятия не имею, как ему помочь. Все эти шаманские обряды – не то, чему меня учили в родном мире.
Сегодня мне удалось влить ему в рот немного чистой воды. И, кажется, он ее проглотил.
А еще сегодня ллисканцы прощаются со своими мертвыми.
Один раз и все разом.
Потом, через пару дней, они будут гулять и радоваться победе.
А сегодня у них траур.
Сегодня у меня траур.
К вечеру по всему лагерю загораются небольшие костры, в огне которых сгорают местные благовония. Костры разводят заранее – и ко времени, когда церемония прощания начинается, дым от них уже густым ковром заполняет всю поляну. Аромат же стоит такой, что начинает кружиться голова. По крайней мере, я чувствую отчетливое головокружение и какую-то странную легкость во всем теле, будто и не было всех этих дней с минимум сна и постоянными заботами о раненых, словно не было постоянных укусов насекомых и проклятого кошмара, от которого у меня до сих пор на руках темные отметины.
В центре лагеря – большое свободное пространство с установленным там высоким деревянным идолом. Идол старый, с облупившейся тусклой росписью, что, впрочем, не делает его неопрятным, скорее, древним. Нечто подобное я помню и в своем мире, при чем у совершенно разных народов.
Все начинается с неспешных заунывных песнопений, которые заводят женщины, по одной выходящие к идолу. Все они поют одну песню, постепенно вливаясь в уже звучащие голоса, сливаясь и поддерживая их.