Молодой князь Ликса не скрыл облегчения, когда Генрих Монтемин объявил ему, что вынужден покинуть гостеприимную деревню надров.
— Куда же направится славный вождь натангов? — вежливо, но без любопытства спросил Ликса.
— Говорят, на Катаве поселился Крива…
— Говорят многое, да не все так бывает, как сказывают.
— Посмотрим, — сказал Монте. — Если это действительно Крива, а не какой-нибудь самозванец, жди — я приду, чтобы забрать твоих воинов для нового похода на христиан. И поход этот будет страшным. Мы уничтожим их. Наши боги будут купаться в крови жертв и снова станут помогать своему народу.
Ликса, несмотря на молодость, отличался редким благоразумием. Он не стал ни спорить с Монте, ни поддерживать его. Однако племя проводило натангов со всем возможным почетом.
Глава 4
Охотники опоздали на полдня. Когда они ночью появились у деревни Капнинесвик, Монте со своими людьми уже шел вдоль русла Писсы вверх по ее течению к горе Катаве. Князь Ликса проснулся оттого, что чья-то большая ладонь закрыла ему лицо.
— Тихо, вождь, — сказали в темноте на чистом самбийском диалекте. — Я отпущу тебя, но если ты попробуешь закричать, то не успеешь — у меня очень острый нож.
Ликса кивнул, и тяжесть руки исчезла. Вождь глубоко вздохнул и спросил:
— Что тебе нужно?
— Монте.
— Он ушел.
— Давно?
— Еще до заката.
— Куда?
— Не знаю. Я не любопытен.
Самб помолчал в темноте. Потом сказал:
— Ты, конечно, солгал, что не знаешь, куда ушли натанги. Я мог бы вытряхнуть из тебя правду, но ее мы и без тебя узнаем. Нельзя пройти по лесу, не оставив следов. Сколько у Монте витингов?
— Четыре десятка и шесть.
— Но еще позавчера их было больше пяти десятков?
— Люди уходят от него. Многие уже не хотят воевать.
— Это хорошо, что не хотят. Так куда, говоришь, он увел людей?
— Я не знаю.
— Но он не просил у тебя лодок?
— Нет.
— Значит, ни Инстер, ни Писсу он переходить не собирался. А что за разговоры ходят насчет того, что объявился Крива? Правда это?
— Не знаю. Никто из моих людей его пока не видел. Ты самб?
— Я христианин.
— Ты самб, — уверенно сказал Ликса. — А раз так, то кому, как не тебе разобраться — настоящий это Крива или дейвут?[124] Ведь это вы были избраны богами для его охраны, не надры и не натанги.
— Разберемся, — пообещал самб. — Я ухожу, а ты пока полежи немного, хорошо? Не нужно рисковать. Ты мудрый вождь, и твоя мудрость еще пригодится надрам. А своих дозорных потом соберешь. Не волнуйся, все они живы и даже не помяты, только связаны. Прощай, князь.
Ликса прислушался, стараясь уловить хотя бы шорох, но самб исчез, как растворился, не было слышно даже шелеста шкур на входе.
Альберт вышел из ворот деревни, услышал крик сыча и замер. Резкий высокий плач разорвал ночную тишину прямо над головой самба, и в следующее мгновение он почувствовал, как всколыхнулся воздух справа от него. Сыч улетел вперед и, когда Альберт двинулся, встретил его своим жутковатым визгом.
— Ликса говорит, что не знает, куда ушел Монте, — сказал он нагнавшему его Вуйко.
— Врет?
— Конечно. Зато он поведал, что Монте не понадобились лодки.
— Значит, он остался на этом берегу. Ты думаешь, он направился к Катаве?
— Наверняка. Люди бегут от него, и сейчас ему нужно заручиться поддержкой Кривы.
— Это действительно Крива?
— Не знаю. И Ликса этого не знает. Но это не важно. Монте — хитрый и умный князь, он все еще пользуется уважением у пруссов. Если он скажет, что это Крива, ему поверят. И тогда не будет иметь значения — Верховный Жрец это или самозванец. Все будет так, как нужно Монтемину. Ты слышал — кричал сыч?
— Нет. Тебе показалось.
— Плохо, что ты не слышал. А где Вислоухий?
— Он подойдет чуть позже. Пусть проследит, не пошлет ли Ликса гонца к Монте.
Чуть позже к ним присоединились братья поморяне, блокировавшие подходы к деревне. Охотники спустились к Писсе, где на небольшом мыске, окруженном с трех сторон излучиной реки, их ждал Дьюла с лошадьми.
На незаметном со стороны, обложенном камнями костре поджаривалась пара глухарей.
— Вы не слышали сыча? — спросил Альберт у Войтека, присаживаясь к костру.
— Не слышали.
— Тебе показалось! — жестко сказал Вуйко.
Альберт не ответил. Он знал, что не показалось, но было важно, слышал ли кто еще, кроме него, этот крик? Если нет, значит Пикол, покровитель духов, послал за ним душу кого-то из предков. Возможно, это был отец Альберта, павший при штурме Шоневика, или дед, смертельно раненный в единоборстве с мазурским князем, а может быть, отец матери Альберта, сгинувший где-то в песках косы куров, погнавшись за отрядом литовцев, грабивших и без того нищие курские деревеньки. Мало кто из рода Альберта умер в своей хижине. Самбы умирали в бою, откликаясь на зов сыча тем, что хватали меч. И Альберт подумал, что, возможно, уже не увидит красавицу Дейнайну — предвестницу нового дня и удачи.
— Кто из нас первым идет в дозор? — спросил самб у Вуйко.
— Болеслав, потом его брат.
— Я заменю Болека. Что-то мне не до сна.
— Ты все еще думаешь о крике сыча?
Альберт, не ответив, встал и направился к ухоронке, укрытой ветками еще с вечера под небольшим холмиком.
Далеко за полночь над лесом поднялся припозднившийся прозрачный серпик молодого месяца. Самб уже должен был разбудить поморянина, но не торопился. Спать ему не хотелось. Он думал об отце, которого плохо помнил, тот погиб, когда Альберт был совсем юным, о других витингах, павших, даже не успев обзавестись потомством. Вспоминал годы учебы в Кульме. У него была хорошая память, и ему лучше других давались Закон Божий и латынь. Сверстники даже прозвали Альберта Епископом, а монахи-воспитатели прочили ему духовную стезю. Однако те, кто отличал его школьные успехи, забывали, что имеют дело хоть с маленьким, но самбом — потомком Само, принявшего меч от самого Вайдевута.
Альберт насторожился. Всем телом, которое было плотно прижато к земле, он почувствовал тяжелые мягкие шаги. Слишком тяжелые для человека, они все же принадлежали паре ног. Иногда медоед ходит на задних лапах, но тот нисколько не думает о шуме, который производит. Здесь же движения были привычно крадущимися.
Альберт вглядывался в темноту между деревьями леса, до которого было не больше полутора десятков шагов, но ничего не видел. Зато он слышал и теперь точно знал, что шаги — человечьи и в лесу тот был не один. Еще три или четыре пары ног топтались на опушке. Не все они были достаточно ловкими, и несколько раз ухо самба уловило хруст треснувшей ветки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});