Со своего места Вуйко видел только часть зала, и потому не мог заметить, когда в трактир вошел маленький сухой кривоногий человечек с круглым лицом и слегка раскосыми глазами. Хорват услышал резкие голоса, выдававшие пьяную жажду потасовки. Поначалу он не обратил на это внимания, но крик: «Я сейчас научу тебя вежливости, косоглазая рожа!» заставил его наклониться в сторону и, высунувшись из-за камина, посмотреть в направлении входа.
Толстый безбородый кнехт, походивший на беременную бабу, теснил животом невысокого татарина. Тот, не обращая внимания на кнехта, щурил свои и без того узкие глаза, вглядываясь в сумрак трактира. Кнехт, еще больше распалившийся от того, что его крики не напугали татарина, схватил его за шею и, тряхнув тщедушное тело, занес кулак для удара. Тут татарин, словно проснувшись, вывернулся, нырнул под руку кнехта и, оказавшись у него за спиной, подпрыгнул, как кузнечик, и обеими ногами ударил кнехта в поясницу. Тот, закинув голову назад, громко длинно ёкнул и рухнул на загаженный курами глиняный пол трактира. Вуйко, хмыкнув, перескочил через стол и в два прыжка очутился возле татарина, оказавшись там на мгновение раньше, чем три приятеля кнехта, бросившиеся на выручку. Одного, ближайшего, хорват ударом ноги в грудь сразу отправил под столы, а два других, ткнувшись взглядами в длинные боевые ножи в руках у Вуйко и татарина, сразу обмякли, признав наемников.
— Эй, ребята! — крикнул, подходя, высокий монах в белом плаще поверх кольчуги. — Руки чешутся? Не хватало, чтобы мы друг друга начали косить.
Мигом оценив обстановку, он повернулся к кнехтам:
— Повоевать захотелось? Ландмайстер собирает экспедицию в Натанген. Устроить?
Кнехты подхватили стонущего толстяка и молча убрались из трактира.
Рыцарь покосился на Вуйко и спросил:
— Охота тебе связываться со всякой рванью?
Хорват, не ответив, сунул кинжал в ножны и направился к своему столу. Татарин засеменил за ним.
— Есть хочешь? — спросил Вуйко, когда они уселись.
Татарин виновато улыбнулся и пожал плечами.
— А, черт! Я и забыл, что ты не понимаешь по-немецки, — сказал хорват и перешел на русский: — Я спрашиваю: ты голоден? Взять тебе оленины? В этом дерьмовом кабаке ничего другого не подают.
— Оленина — хорошо, — радостно закивал бритой головой татарин. Он уже снял свою лисью шапку.
«Василькина школа», — усмехнулся про себя хорват. Много здоровья тот потратил, чтобы заставить татар снимать головные уборы за столом.
Вуйко жестом позвал хозяина — старого хромого шваба, про которого говорили, что он пришел в Пруссию еще с Германом Залца и якобы с тех времен у него завелось золотишко, на которое он и построил трактир. Этот был уже вторым. Первый почти на том же месте сгорел дотла вместе со всем Штайндаммом во время осады Кёнигсберга самбами десять лет назад.
Татарин насыщался, чавкая и цокая языком от удовольствия. Татары любили дичь. Хорват же, глядя на него, тосковал по домашней свинине в винном соусе — блюде, о котором местный грубый народ и не подозревал. Вепрь, даже вымоченный в пиве, не мог заменить свинью. Впрочем, и пиво, сколько бы его ни было, не заменяло и глотка красного вина.
Татарин рыгнул и отправился во двор. Далеко он отходить не стал. Помочился тут же на стену трактира. Потом оторвал ветку у молодого клена и, расщепляя ее заскорузлыми серыми ногтями, вернулся.
— Ну? — спросил Вуйко. — Какие новости?
Тот перестал ковырять в зубах, вытащил изо рта обломок ветки и сморщил старушечье лицо. Напоминание о новостях явно испортило ему впечатление от ужина. Вуйко напрягся.
— Что-нибудь с Василькой?
— Нету больше Васильки, — сказал татарин и вдруг заплакал. Лицо его при этом не изменило выражения, но из угла узкого темно-зеленого глаза выкатилась слеза.
Татарин, кивая почему-то головой, как лошадь, быстро заговорил. Он был из западных кыпчаков — то ли берендей, то ли полочанин; Вуйко с трудом разбирал диалект, на который тот сбился второпях, но главное — про штурм Гирмовы Монтемином и про то, что кто-то убил Васильку и Марту — понял. А князь Кантегерд от такого зрелища одел себя на меч. На Кантегерда и ятвягов хорвату было наплевать, но вот за Васильку кто-то должен ответить. Только кто?
— А ты куда смотрел, паршивец? Я тебя зачем туда посылал? — рявкнул Вуйко на татарина в сердцах.
— Моя не успел, — испугался татарин. — Моя пришел, в Гирмове уже много самбов было, и натангов много. Моя не пошел в Гирмову. Моя не смог.
«Я виноват, — подумал Вуйко. — Надо было сразу послать татарина, как только выяснилось, что в Гирмове есть раненый русский. А я чего-то ждал, не верил, что рутен в замке — это Василько. Да что там татарин, надо было всем идти. Проспали парня…»
— Ладно, — сказал он. — Разберемся. Ты побудь тут, а я пока гляну, кто из наших остался. Скоро вернусь.
Татарин прилег на настеленную в углу трактира свежую ячменную солому, а Вуйко позвал старика шваба, расплатился с ним за ужин и наказал:
— За татарина головой отвечаешь. Случится с ним что, ты меня знаешь, вырежу все твое гнездо.
Шваб успокаивающе махнул рукой и, хромая, понес жбан с пивом на стол, только что занятый компанией плотников, зашедших расслабиться после работы в замке.
Смеркалось. От болотистого устья Прегеля тянуло холодной сыростью. Вуйко отвязал жеребца, снял с его морды мешок с овсом, подтянул упряжь и запрыгнул в седло.
К трактиру он вернулся уже поздно, когда тоненький месяц, преодолев робость, поднялся высоко над Пруссией и там, в небе, замер, прислушиваясь к состязанию сотен соловьев, выщелкивающих свои песни назло войне.
Прислушался к ним и Вуйко, поглаживая коня.
Слушал их сквозь сон татарин, которому снились необъятные степи и сестры, зарубленные Батыем.
В Диком лесу Генрих Монте, обходя дозоры, остановился, прислонился к липе и затих, внимая соловьям.
Монахи-рыцари прерывали молитвы и, затаив дыхание, вслушивались в песню птичьей любви, долетавшую к ним сквозь бойницы келий.
Господь радовался творению рук своих.
Только молодой рыжий пес, не обращая внимания на трели, бежал, не зная устали, вдоль реки к одному ему известному месту, где должны были сойтись надежды пруссов.
Пес торопился. Он знал, что Монте идет сейчас на Бальгу, а после того, как разгромит замок, вернется в девственную Надровию — землю, где крестоносцы пока не чувствовали себя хозяевами. Придя туда, он должен найти там Криву и новую Ромову во всем ее ужасном великолепии — с вечнозелеными дубами и папоротниками, с жертвенными камнями. Ручьи христианской крови освятят возрожденную столицу старой религии, и древние боги пруссов помогут вернуть былые порядок и величие народа воинов.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});