Читать интересную книгу Занимательные истории - Жедеон Таллеман де Рео

На праздник святого Мартина моя Вдовушка приехала в Париж; я тотчас же к ней отправился. Мне было стыдно предстать перед нею в забрызганном грязью платье: в ту пору еще не существовало ни портшезов, ни галош, а от площади Мобер, где я жил, до улицы Монторгей, где жила она с сестрою, было очень далеко. Начинаю разыскивать хозяев наемных лошадей и наконец нахожу довольно сносную, могущую сойти у среднего горожанина за собственную; беру также напрокат у шорника приличное седло и уздечку; лакей у меня тогда уже был. В таком-то вот виде я еду мимо рынка Сент-Иносан, где мне навстречу попадается старший брат. «Куда путь держишь, рыцарь?» — спрашивает он (меня звали так потому, что я был без ума от Амадиса Галльского[365]). — «Я еду к Тирсису[366], — отвечаю я, — там должны читать комедию». — «Я тебя вовсе не спрашиваю, что ты там собираешься делать», — говорит он. (После он узнал, что там никакого чтения и не предполагалось). С той поры я вечно перед всеми оправдывался, хотя никто ничего мне в вину не ставил, и когда кто-нибудь, застав меня у Вдовушки, говорил: «А, вот вы где, рыцарь!» — я всегда отвечал либо «Я пришел поиграть в кегли», либо «Я пришел поиграть в волан». И все начинали смеяться.

Понемногу я до того запутался в своем вранье, что ни о чем ином думать не мог. Надо мною потешались; я же старался как-нибудь выпутаться. Она держалась шутливо, и ей нравилось внушать к себе любовь; но это зашло дальше, нежели она предполагала. Серилас, один из самых блестящих умов того времени, был влюблен в нее уже более двух лет; она относилась к нему снисходительно, он был в ее доме своим человеком; он и трое его братьев, из коих один был весьма известен своей склонностью к поэзии, в этом доме, что называется, дневали и ночевали. Двое других остроумцев приходили туда частенько во вторую половину дня; Ренвилье оттуда не вылезал; там довольно мило веселились.

Серилас вскоре приревновал Вдовушку ко мне, и не без основания, ибо, по правде говоря, она вела себя не очень-то осторожно: например, подзывала Сериласа с другого конца комнаты, чтобы спросить его, идет ли, на его взгляд, ко мне черное платье. В те времена молодые люди не начинали носить черное столь рано, как это принято в наши дни. Однажды Вдовушка принимала гостей в постели. Заметив, что в алькове уже не хватает места, она велела мне сесть к себе на кровать, а моему незадачливому сопернику пришлось потесниться, дабы пропустить меня. Самым скверным было то, что Серилас как-то застал нас в ту минуту, когда она заклеивала мне мушками царапины, нанесенные в соседнем трактире неким нахалом, которому я влепил пощечину за какую-то глупую шутку, сказанную об одном из моих дядей. Вдова собственноручно переписала несколько жалких рондо, которые я сочинил в ее честь (к поэзии меня привела любовь), между тем как Аббат посвятил ей столько прекрасных вещей. (Однажды мне передали, что мой соперник отозвался об мне как о молокососе; я написал следующий куплет на модный в ту пору мотив:

Ну что ж, соперник мой, я по сравненью с вамиНе вышел ростом и годами,Но все же вспомните, как был неправ,Давида презирая, Голиаф[367].

А затем я прочел стихи красавице, которая нашла их весьма забавными.) Сестры не ладили между собой; старшая бесцеремонно говорила средней: «Не будь меня, ты бы живой души не видела». Правда, средняя из сестер как была, так и осталась некрасивой, ибо время не красит, но это не мешало ей быть кокетливой. Мне доставляло порою большое удовольствие глядеть на все ее уловки, когда подле нее находился Тирсис. Сей юноша, желая, быть может, оказать услугу своему брату, выказывал ей некоторое внимание; но, к несчастью, он был убит в первый же год моих любовных увлечений. Этой дурнушке в уме не откажешь, но вечно она любила помудрить, и иной раз с языка ее срывалось острое словцо. Младшая могла сморозить и глупость. Так, однажды, желая утешить сестру, у которой дети были некрасивые, она сказала: «Сестрица, что вы хотите? У мышей мыши и родятся». Что до моей Вдовушки, то она была изрядной неженкой; однажды в деревне Лизис, Ренвилье и другие, собравшись на охоту в десять часов утра, плотно позавтракали и, прежде чем отправиться, разрядили свои аркебузы. «Боже мой, где ж тут уснешь? — говорила потом она, — целую ночь только и делали, что стреляли!». Она уверяла, будто сквозь заложенный оконный проем сильно дует и, поскольку там когда-то было окно, проем этот невозможно плотно заделать. Будучи по природе весьма жизнерадостной, она иной раз говорила: «Я собиралась сказать что-то занятное, а теперь раздумала и ни за что не скажу». Но стоило ее немного растормошить, как она тут же все выкладывала. Время от времени ее обуревали приступы благочестия. Рассказывают, будто, отправляясь однажды вместе с другими дамами на Бурбонские воды, сестры велели заложить две кареты; за обедом Вдовушка занялась с одной из дам чтением проповеди. Запрягают лошадей, одна карета трогается, кучер второй решил, что Вдова и ее спутница сидят в его карете. И так проехали бы до самых Вод, ежели бы случайно в том месте, где дорога расширилась, обе кареты не поравнялись. Кто-то из первой кареты крикнул: «Госпожа такая-то, отзовитесь». Ему ответили: «Она с вами». — «Да, нет же, с вами». Ее не оказалось нигде; пришлось за ней возвращаться, а она со своей спутницей все еще сидели за столом и с увлечением читали. Как-то раз одна из их приятельниц сказала: «Отсюда до нашего загородного дома совсем недалеко: я добираюсь туда на мулах за два часа». — «Бог мой! — воскликнула Вдова, — как это вы умудряетесь? Я на своих не смогла бы доехать и до садовой ограды, не поломав себе шеи».

Однажды ей пришла в голову забавная причуда. Тирсис упросил Сериласа сочинить песенку — или, вернее, куплеты вроде тех, которые когда-то распевал Готье-Гаргий на мотив песенки, начинающейся словами:

У нашей кумушки свербит,И ей чесальщик нужен.

Серилас написал их и прочел Тирсису; Вдове не понравилось, что ее воздыхатель написал это для мужа ее сестры, и она запретила их ему показывать; он же, не смея открыть правду, говорил: «Эта песенка может мне повредить, если кто-нибудь ее прочтет», — и вечно находил какие-то отговорки. В конце концов все это раскрылось; тогда брат Сериласа, желая сбить с автора стихов спесь, сказал: «Брось их, я напишу кое-что получше». И написал пять или шесть куплетов; но стихи Сериласа были более естественны, ибо ему отлично удавались песенки, написанные на танцевальный лад. Серилас, услышав, что распевают куплеты его брата, впал в амбицию и решил во что бы то ни стало пустить в ход собственные вирши.

Что же до моих любовных дел, я вскоре стал получать в дар браслеты из волос, и бедная Вдовушка уже по уши была в меня влюблена, когда я вдруг сыграл с ней шутку, достойную молодого повесы. Я уже должен был вскорости кончить коллеж, когда мой отец сменил квартиру; однажды в субботу мне предстояло переночевать у него, но дом, куда он переехал, оказался еще не обставленным, и меня послали ночевать к одной из наших соседок. Отец был на приеме при Дворе; меня положили на кровать дочери, а та легла со своей матерью. Эта девушка была совсем молоденькой и очень красивой; я всю ночь промечтал о ней, а наутро почувствовал, что весьма склонен в нее влюбиться; незаметно это чувство овладело мною, и один глупый товарищ по коллежу, немного романического склада, окончательно сбил меня с толку. Оба мы превратно понимали великодушие; и хотя эта партия была для меня явно невыгодна, я с удовольствием совершил бы глупость, когда бы мне дали ее совершить. Эта девица любила юношу, когда-то влюбленного в ее старшую сестру, умершую, как говорили, от любви к нему, но которая при этом еще болела сильным воспалением легких; вот почему юношу и заставили поехать в Голландию, где ему нечего было делать. Говоря по совести, я полагаю, что сия девица, будучи мне совсем не парой, ибо меня прочили в советники, отнюдь не думала, что я ей подхожу, и втайне считала, что ей лучше выйти за другого. Как бы то ни было, я впал в невероятную тоску и в большее томление, нежели мой соперник Лизис. Меня охватила такая грусть, что дядюшка мой де Ла-Ле (не знаю, не внушил ли ему это некий «дух») вбил себе в голову, что я заболел каким-то юношеским недугом. Для переговоров со мною отрядили моего старшего брата. «Пусть вас это не тревожит, — сказал я ему, — сейчас вы узнаете, в чем дело», — и тут же выложил ему все начистоту. Через три месяца, убедившись, что девица питает некоторую склонность к другому, я постарался избавиться от ее чар. Целую ночь я провел без сна: но наутро в цепях, что меня едва не сковали, не было ни одного цельного звена. Досада превозмогла то, чего не мог превозмочь разум. Я почел за благо, для большей уверенности в себе, совершить небольшую поездку в Берри к одной из моих родственниц. Вдова тем временем, как я потом узнал, чуть не сошла с ума от ярости.