— Вопрос допустимый, — заключил Крези Игл и повторил его слово в слово.
— Я не понимаю… — стал заикаться Гарольд.
Джо получил еще раз слово. В помещении стало при этом совершенно тихо.
— У меня был стол с закрывающимся ящиком, и я его всегда на перемену запирал, — объяснил Джо Кинг, — по причинам, не очень-то отвечающим школьным порядкам, потому что, случалось, я кроме тетрадей прятал туда жуков, кузнечиков. О воровстве или другой подобной гадости я не думал. Тетради, которые оказались на моем столе, были извлечены. В открытом ящике торчал сломанный кончик ножа. Когда мистер Тикок бранил меня, я вытаскивал его из дерева своим плохоньким ножичком. Возможно, мистер Тикок вспомнит, что он тогда за это занятие и невнимание к его бранным словам сделал замечание.
Тикок подтвердил.
— Но сломанный кончик больше не существует, мистер Кинг?
— Как же, существует. Я его с очень большим трудом сохранил, несмотря на все испытания; случалось, прятал во рту или даже под кожей. Я всегда думал, что он когда-нибудь сможет быть единственным вещественным доказательством моей невиновности. — Джо достал что-то из своего бумажника: — Вот он.
По залу прокатилась волна приглушенного ропота.
Эд Крези Игл положился на свое чувство осязания, чтобы сопоставить отломанный кончик с местом излома среднего лезвия перочинного ножа Бута.
— Подходит, — сказал он наконец. — Окончательное заключение должно быть дано специалистом, например относительно идентичности материала. Но я советую вам, мистер Бут, тотчас высказать свое мнение.
Все взгляды устремились на Гарольда. Он был ошеломлен, подавлен, обложен со всех сторон. Его мыслительные способности были парализованы. Тут старый председатель суда первый раз за время заседания раскрыл рот.
— Сознайтесь же вы наконец! — крикнул он Гарольду.
У Гарольда Бута было такое чувство, будто земля у него под ногами стала мягкой и ноги его потеряли устойчивость.
— Ну да.
— Что значит «ну да»! Вы сознаётесь?
— Ну да, тетради… чтобы посердить Джо, это только глупая шутка…
— Не позволяйте себе глупых шуток с нами, Бут! Сознаётесь ли вы, что положили конверт среди тетрадей? Косвенных улик достаточно… но было бы лучше для вас теперь сознаться.
— Ну да. — Гарольд повел левым плечом и склонил голову набок.
— Мы запишем в протокол, что вы сознались, что открыли запертый ящик стола Джо Кинга, достали оттуда тетради и положили на стол и что вы конверт с деньгами мистера Тикока сунули между ними! Мы внесем это в протокол, мистер Бут.
— Ну да.
— Желаете вы еще что-нибудь добавить?
— Ну да. У меня не было таких злых намерений. Я хотел только испытать Джо, исчезнут ли деньги или он их отдаст.
— Мистер Тикок, вы поручали так действовать?
Тикок вскочил с места, но не сказал ни слова.
— Так прямо — нет, — сказал Бут. — Но я мог предположить, что у мистера Тикока была такая мысль.
— Как же вы это могли подумать? — вмешался в ведение процесса старый судья.
— Как-то в двенадцатом классе сразу после каникул состоялась дискуссия. Мы говорили о том, как можно познавать людей и как надо их испытывать. Это был понедельник после воскресной проповеди в церкви. Мы говорили с мистером Тикоком о том, что только ли черт вводит человека во искушение или же это только злая или даже божья воля, чтобы людей испытывать и укреплять, и почему мы, собственно, молимся: «не введи нас во искушение»— значит, мы все же имеем страх перед испытанием. И имеем ли мы право испытывать наших ближних? Об этом мы говорили, и мистер Тикок отстаивал мнение, что бывает необходимо сознательно испытывать человека, чтобы его познать, и что только тот может устоять, кто на это способен. А если он не устоит и будет разоблачен — это благо. Он говорил тогда об одном каверзном ученике, которого никак не может разоблачить, чтобы удалить из школы, чего он заслуживает, и мы все при этом подумали о Джо Кинге. Вот.
Эд Крези Игл снова взял слово:
— Мистер Тикок, что вы об этом скажете?
Лицо Тикока задергалось.
— Дискуссия имела место. Но никому, конечно, не могло прийти в голову, чтобы я советовал каверзных людей испытывать каверзным способом. Это же все равно, что изгонять черта дьяволом.
— Не считаете ли вы, что ученики двенадцатого класса при ваших словах могли подумать о Джо Кинге?
— Тогда мы все считали, что всякая пакость может быть связана с Джо Кингом. Его мать была убийцей, отец — пьяница, то же самое и дед. Он был у нас самый упрямый ученик. О его невероятно скверной успеваемости нечего и говорить.
— Значит, вы рассматриваете эту дискуссию как смягчающее обстоятельство для поступка Гарольда Бута?
— О, господи! Я, конечно, не могу себе простить, что такой хороший и внушающий доверие ученик, как Гарольд, вдруг так поступил. Но, возможно, что именно из-за дискуссии он ступил на неправильный путь.
Теодор Тикок был подавлен и уже готов был взять на себя вину своего прежнего лучшего ученика. Гарольд немного вздохнул.
— Вам, Бут, остается признаться, — сказал Эд, повернувшись к нему, — что вы под присягой сознательно дали ложные показания и вы своим поступком не только провоцировали, но и совершили преступление, а кроме того, еще сознательно лгали. У Кинга, как это установлено при допросах, не было времени отдать вменяемые ему в вину деньги, ведь лишь только он обнаружил их, как тотчас же был обвинен. Мы это дело исследуем в ближайшее время в возбужденном против вас процессе за фальсификацию и воровство. В этой связи полагается взять вас под стражу. Вы должны представить залог.
— Да, — пробормотал Бут.
Когда в этом возобновленном процессе Джо Кингу на основании доказанной невиновности был вынесен оправдательный приговор, Теодор Тикок тотчас покинул помещение. Учитель Бэлл вышел вместе с ним.
— Бэлл, — пробормотал Тикок, когда пробился со своим товарищем сквозь ожидающую снаружи толпу, — люди не годятся в математики. Они не точны. О, как мы все не точны!
— С безраздельным господством Евклидовой геометрии кончается и математика, Теодор. Нет больше никаких устоев, которые не качаются.
Бэлл взял Теодора в свой автомобиль.
— Несомненно, о нашем суде пойдут толки, будут говорить, что ты неосторожно давал под присягой показания. Лучше ты подавай сразу заявление об уходе на пенсию.
Теодор вздохнул. Раковина, в которой он жил, разрушилась. Он чувствовал себя как беззащитная улитка.
Гарольд Бут удалился не так скоро, как его бывший учитель математики. Он почувствовал, что стал для окружающих словно прокаженным. Вокруг него в зале образовалось свободное пространство. Никто не обращался к нему, никто даже не смотрел на него. Все расходились, когда он покидал здание суда. Он запрокинул голову назад, но от этой высокомерной позы только казался ниже ростом. Квини смотрела на него и с ужасом думала, на что он еще может быть способен. Большинству присутствовавших так и осталось непонятным, как это суд племени семь лет назад мог вынести такой несправедливый приговор. Председатель суда сам выглядел подавленным. Элизабет Холленд тоже молчала и была смущена. Она не могла себе простить, что за прошедшие годы сама глубже не вникла в причины происшедшего. Прежние ученики, мнением которых тогда никто не поинтересовался, восхищались Джо Кингом. В настоящий восторг привела молодых людей история с перочинным ножиком. Джо больших трудов стоило уклониться от многочисленных приветствий.
Когда помещение опустело, Крези Игл велел подвести себя к Квини.
— Через шестнадцать дней будет происходить слушание дела по обвинению Гарольда Бута в краже лошадей. Это небольшой срок, и мы оставляем его под залог на свободе. Мне говорят, что ты боишься его. Но что же еще может произойти?
— Шестнадцать долгих дней и ночей… — Квини прервалась, ей было неприятно категорично просить об аресте Гарольда: это потребовало бы нового решения суда, она и так подняла слишком много шуму из-за своего страха перед этим человеком, но, прежде чем уйти, она еще пробормотала: — Залог — это выдумка богатых белых людей!