Читать интересную книгу Гарем ефрейтора - Евгений Чебалин

Ахнула, содрогнулась хозяйка, сама готовая свалиться от неслыханного в этой сакле бесстыдства, но удержавшая себя лишь ценностью жирной чесночной шурпы в чашках.

Между тем рыжий вновь прессовал в себе атмосферы, выискивая убойным пальцем очередную цель, и, найдя ее, опростался вообще немыслимым по мощности разрядом.

— Цвай капут! — восторженно заорала орда, грянула на пол вторая жертва.

Хозяйка взвизгнула, чашки заскользили вниз, заливая ноги бульоном. Закрыла лицо руками, метнулась к двери, где столкнулась с сыном Нурды. Он все слышал.

Гогот сотрясал кунацкую. Нурды выхватил кинжал и прыгнул к столу. Гогот опал. Нурды искал глазами главное животное в этом стаде. Он высматривал его, поочередно ощупывая взглядом цепеневшие красные лица.

Где-то сбоку сухо треснул хлопок в ладоши:

— Хоп!

Нурды крутнулся всем телом на вскрик, и здесь его тараном ударило в бок. В грохоте мисок, ложек на него обрушился стол, опрокинул навзничь. Лежа на животе, он напружинил спину, рывком столкнул с себя увесистую тяжесть, вскочил и тут же ощутил цепкий захват чужих рук на шее и поперек туловища. Ему сдавили горло и выдернули из руки кинжал.

Потом тиски разжались, и едва воздух пробился к судорожно трепетавшим легким, как тупой, мощный тычок в спину бросил Нурды вперед. Вялое тело встретили свинцовые кулаки. Немецкий круг ощетинился этими кулаками, они врезались парню в бока, в лопатки, в живот, ломали ребра, взрывались дикой болью в печени.

Длилось это неимоверно долго, до тех пор пока звериный азарт избиения, пронзительный крик матери у порога не прорезал чужой металлический окрик:

— Хальт! — Под притолокой горбился, жег глазами Осман-Губе.

В десантном круге ломано оседал на пол сын хозяйки.

— Швайне… — гневно процедил полковник, шагнул в кунацкую, рявкнул распаленному кулачным боем воинству: — Гейт генаус![17]

Приказ вышвырнул солдат во двор; расхватывая автоматы, они ныряли в дверь.

Джавотхан сидел напротив полковника в спальне. Скрестив ноги, прикрыл глаза, раскачивался, говорил:

— Люди от сотворения мира устроены так, что самый главный голос для них — голос нации и веры. Мы с тобой мусульмане, подошли к закату жизни. Будем говорить открыто. Перед этим мы делали здесь одно кровное дело — освобождали Кавказ от русских свиней, каждый в ^fepy своих сил. Теперь пришли немцы. Но они ведут себя с нами хуже русских. Я сегодня понял, отчего это. Для русских мы были просто врагами, для этих — презренным скотом. Если они обращаются с нами так сейчас, когда мы им нужны, что будет после их победы?

— Я думал над этим, — отвел взгляд Осман-Губе.

— И что подсказали думы?

— Если хочешь выжить, умей быть полезным сильному. Для тебя, для меня, для любого, порожденного малой нацией, нет другого выхода в этой жизни. Так было всегда и так будет.

— В чем твоя полезность для них?

— Я знаю Кавказ, обычаи, значит, пригоден для управления здесь. Меня учили управлять немцы. Они знают в этом толк.

— Тебе это обещали?

— Что?

— Что позволят управлять?

— Правителем Кавказа уже назначен мой двоюродный брат Гейдар Бамматов, зять Топы Чермоева. Я буду при нем главой полиции Кавказа. Но это надо заработать.

— Ты уверен, что Исраилов не захочет встать между тобой и Берлином?

— Мы с тобой и Саид-беком Шамилевым уже лили кровь гяуров ради свободы Кавказа, когда этот щенок еще мочил штаны!

— Я помню. Убеди в этом Исраилова сам, — тускло предложил Джавотхан. — Те, в чьих жилах течет хоть четверть еврейской крови, никогда не признавали ничьих заслуг, кроме своих. А в его жилах половина такой крови, хоть он и вскормлен чеченским молоком.

— Это интересная новость, — подался вперед Осман-Губе. — Откуда она у тебя?

— Мы кунаки с его дедом — Хацигом Цоцаровым. Он рассказал мне все. Ты первый, с кем я делюсь.

— Как такое случилось?

— В тысяча девятьсот шестом году в хуторе Бегарой появилась семья евреев-революционеров: отец, дочь и сын. Они бежали из Грузии от преследования царских властей. Еврея взял к себе в батраки Хациг Цоцаров. А его сын — Исраил Садуллаев стал присматриваться к молодой еврейке. Она не опускала глаза перед его взглядом, и однажды вечером он свалил ее на солому в катухе.

Через девять месяцев родился Хасан. Еврей-старик пришел к Хацигу и стал требовать денег на жизнь и воспитание внука, потому что они теперь родственники. Так Хациг узнал, что отец ребенка его сын Исраил. Он избил его до полусмерти, убил еврейку и выгнал еврея из хутора. Ребенка оставил себе и отдал жене Исраила, у которой уже был сын Хусейн. Хусейн и Хасан стали молочными братьями. Потом у всех, кто знал об этом, Хациг взял клятву на Коране о молчании. С меня он не брал такой клятвы, но я всю жизнь молчал. Тебе рассказываю потому, что принял сегодня одно решение. Скоро узнаешь какое.

— Мы найдем в моей полиции место и Хасану, — усмехнулся полковник. — Для присмотра за славянами сгодятся и полукровки.

Джавотхан открыл глаза, стал смотреть на гестаповца. Обтянутое желтой морщинистой кожей его лицо покривилось в горькой усмешке.

— Ты принимаешь сказки за жизнь. Нам никогда не быть правителями. Нам позволят стать лишь пастухами для вайнахов, которых загонят в один баз. А за это заставят лизать башмаки настоящих правителей, тех, что ты выгнал сейчас во двор. Когда эти победят с твоей и моей помощью, они припомнят тебе все.

— Куда ты зовешь? — откинулся к стене, зябко повел плечами Осман-Губе. Старик ткнул в самое больное место. — К русским?

— Я всю жизнь звал к единоверцам, где осели тысячи наших предков, — к туркам.

— Турецкий премьер не может даже сходить в сортир, пока не спросит разрешения сначала у немцев, потом у англичан. Поэтому я предпочитаю говорить по-немецки и лизать один сапог — тоже немецкий. А все остальные пусть лижут мой. Не забывай, что у нас под этим сапогом уже вся Европа и мы стоим на Волге и на Тереке.

— Значит, ты теперь немец…

— Да, я немец!

— Не злись. Может, ты прав в своей гордыне. После моей поездки по Чечне и Ингушетии мне страшно оттого, что я умру чеченцем. Той Чечни, которую мы хотели создать, нет. Ее на куски раздирают колхозы и голод, ложь, страх, НКВД и предательство. На что ушла моя жизнь?

Джавотхан замолчал. Перед полковником сидел глубокий старик, сгорбленные мощи с остановившимся взглядом, в котором застыло отчаяние.

— Джавотхан, — тихо позвал Осман-Губе, подавив в себе непрошенный позыв жалости. — У меня назначена здесь встреча с одним красным. Ты пойдешь или останешься?

Джавотхан поднял на гестаповца обессмысленный мутью взгляд, долго осознавал сказанное.

— Я устал, — наконец сказал он. — Если мешаю тебе, пойду на сено в катух.

— Ты не мешаешь, — качнул головой Осман-Губе. — Тебе будет интересно, если узнаешь, с кем…

В дверь просунулась голова хозяина.

— Его привели, — пряча ненавидящие глаза, тускло сказал он: в сарае, придушенно причитая, захлебываясь в слезах, врачевали Нурды мать и сестра, прикладывали к измолоченному, фиолетово-синему телу его подорожник, растертый с медвежьим салом.

— Пусть зайдет, — велел гестаповец. — Атаев! Немецкие солдаты нанесли твоей семье оскорбление. Мы попросим у тебя извинения хорошей суммой. А солдаты будут наказаны лично мной. Зови гостя.

Вошел Гачиев. Джавотхан, увидев ненавистное знакомое лицо, стал выплывать из мертвящего своего оцепенения. По земляному полу шагнул к ним главный враг, из своих, поставленный Советами над горцами, умеющий менять шкуру, как гадюка при линьке, враг, удачно пойманный в капкан Исраиловым. Он вздумал сменить хозяина? Именно так. Осман-Губе был теперь надежнее.

— Салам алейкум, — поздоровался нарком. — Могу я узнать, с кем имею дело?

— Ва алейкум салам. Я полковник гестапо Осман-Губе, — холодно, не вставая, ответил гестаповец.

Джавотхан смотрел молча, тяжело и брезгливо.

— Это мой друг, — скосил глаза Осман-Губе.

— Салам алейкум, Джавотхан, — узнал, укололся о молчание старика Гачиев. — Вы мне очень нужны, господин полковник.

— Говорите.

— Я всегда был против Советской власти! Сталинские, бериевские свиньи грызли мой народ. Я старался облегчить ему жизнь, помогал бежать в горы, выдавал наши оперативные разработки, подставлял под пули чекистов. Вам подтвердят это многие, кто бежал с моей помощью в горы и теперь служит у вас. Я ждал генерального наступления фюрера. Теперь, когда вы прибыли на помощь нашей борьбе с большевизмом…

— Не стройте из себя идейного борца, — сухо отсек великолепное начало полковник. Нарком явно выучил его наизусть. — Левой рукой вы помогали бандитам, правой — обирали их. У вашей борьбы с Советской властью совсем не идейная подкладка. Она из ассигнаций и золота.