построек города была разрушена во время восстания «Ника», состоятельные константинопольские семьи покупали пурпурные шелка в эмпорие под названием «Дом светильников». По соседству с термами Зевксиппа располагались мастерские по производству пурпура. Производили и более дешевые варианты «императорского пурпура» – их красили мареной. В источниках X в. такие изделия экспортного качества называли псевдопурпуром.
Византийское государство ревностно контролировало все этапы производства шелка. В Константинополе и императорские, и частные мастерские изготавливали ткани в массовых масштабах{444}. В результате шелковая промышленность ширилась в геометрической прогрессии как в городе, так и на просторах империи. Для выращивания тутового дерева требовались значительные площади и изрядные трудозатраты (на одной только византийской плантации в Реджо, как упоминается в источниках, произрастало около 7000 деревьев). Листья нужно было аккуратно резать на кусочки, размер которых соответствовал определенной стадии развития шелкопряда. Шелкопряда кормили днем и ночью через равные промежутки времени, поддерживая постоянную температуру и контролируя влажность. Из-за заболевших листьев мог погибнуть весь урожай. Поэтому садовники, вооружившись специальными лестницами, ножами и топориками, ухаживали за тутовыми деревьями.
Сложная система шелководства пронизала все византийские земли – рабочие вываривали, сматывали, скручивали и шили. В разных уголках империи производили 12 разных сортов шелка: от самого простого до тончайшего паутинного.
Штуки шелка высочайшего качества были доступны только самим императорам. Также их дарили чужестранным посланникам. А в продажу поступала ткань фабричного качества. Судя по тому, что шелка находят в пещерах и на вереницах складов IV–XII вв., эту приятную на ощупь, легкую как перышко ткань запасали на черный день. Шелк нередко использовали как валюту. Византийский шелк, прочный, легкий и красивый, стал мечтой чужеземных покупателей и объектом международной торговли.
Через сотню лет после возникновения легенды о привезших шелк монахах, когда исламские армии начали захватывать византийские земли, шелководство распространилось по всему Среднему Востоку. У представителей исламской и христианской культуры были общие художественные вкусы и орнаменты: на шелковых полотнах ткали слонов, львов, мифических животных (наполовину собак, наполовину птиц) и надписи на греческом, латинском, а также арабском (куфическим письмом). Однако, хотя производство и развивалось в регионах, самой востребованной, похоже, оставалась марка «сделано в Византии». В самом Константинополе производство тоже наращивали. В разных уголках Евразии покупатели спрашивали ткани «Rumi» (значит, из Нового Рима). В Дамаске один знаменитый лекарь якобы хвалился, что у него имеются византийские шелка и 300 штук золотой парчи.
Большую часть шелка в городе ткали евреи. Этих грекоговорящих евреев стали называть романиотами (Romaniotes), в честь города, где они жили. К X в. евреи работали на всех этапах производства шелка, кроме экспорта мотков необработанного шелка. Благодаря Вениамину Тудельскому мы располагаем подробным описанием еврейских общин, какие существовали в городе в XII в.: «Там находится до двух тысяч евреев-рабанитов и до пятисот караимов, и первые, вообще весьма ученые люди, отделены от последних особою оградою… Между евреями есть мастера шелковых изделий и много купцов, людей весьма богатых; но там никому из евреев не позволено ездить верхом, кроме одного р. Соломона, египтянина, царского медика»{445}.
Начиная с конца VI в. весь Константинополь шуршал шелками: будь то звуки производства или шелест одеяний, церковных покровов или саванов.
По торговле шелком можно судить о международном опыте Константинополя, а особенно – о первых связях с Китаем. В Юго-Восточной Азии Константинополь называли Фулином (искаженная греческая фраза «eis ten polin», т. е. «в город») и слагали о нем всевозможные легенды. Сведения о городе бывали и фантастическими (например, считалось, что в Византии прямо из земли растут барашки, и собирать их нужно очень осторожно), и довольно точными (имелись данные о размерах подчиненных Константинополю городов и длине соединявших их дорог). Как сказочный, так и реальный Константинополь завораживал китайцев. Прочтите, например, этот фрагмент, написанный в Северном Китае примерно в середине X в., после падения династии Тан – это своего рода энциклопедия всемирной истории, составленная из китайских текстов:
«Во дворцах [Константинополя] колонны сделаны из си-си [ляпис-лазури], полы – из желтого золота [возможно, бронзы], створки дверей – из слоновой кости, балки – из душистого дерева. Черепицы у них нет, а полы над домом [кровля] укатываются измельченным гипсом. Эти полы получаются идеально прочными и глянцевыми, словно из нефрита. В разгар лета, когда жители изнывают от жары, вода отводится наверх, и она стекает по платформе, распределяясь по всей крыше таким хитрым способом, что воду видно, но непонятно, как это сделано. Просто слышно, что на крыше – источник, и вдруг со всех четырех карнизов обрушивается водопад. Образуются воздушные потоки, овевающие прохладным ветерком – и все это благодаря искусной конструкции [известному на Ближнем Востоке устройству]»{446}.
Имеются отдельные указания на то, что честолюбивые китайцы стремились вступить в союз с городом, известным им как «город благоденствия». В гробницах ряда китайских шишек IV–VIII вв. обнаружены копии золотых византийских солидов, которые начал чеканить еще Константин Великий – забавно, что их даже перечисляли в погребальных описях. Даже если кто-то из китайских бонз не мог приобрести такие монеты в жизни, призрачные византийские деньги, похоже, красноречиво свидетельствовали о предсмертном желании{447}. Правитель середины VI в. Цжун-цзун, проявляя такую же любовь к эллинской культуре, был захоронен с вазой – на ней изображалось падение Трои. И ремесленники, и ремесла перемещались в обоих направлениях. В Стамбуле пользовались китайскими блюдами, а характерный бело-голубой узор, который у нас ассоциируется с Китаем, зародился на арабском юге, но китайские ремесленники позаимствовали его и распространили по всему Шелковому пути.
Очевидно, что торговля была мощным стимулом, а по Шелковым путям путешествовали, в основном, духовные особы, в частности, служители христианской церкви, идущие из Константинополя. Потому-то те самые «несторианцы» из Церкви Востока и стали такими заметными персонажами в предании о шелке.
В 482 г. так называемый Энотикон (указ императора Зенона о единосущности) закрепил приговор, вынесенный в 451 г. на Халкидонском соборе патриарху Несторию и его «еретическим» суждениям, утверждающим приоритет земной природы Иисуса (перед божественным естеством). И вот несторианцы непрерывным потоком начали уходить из Константинополя в Персию (в Багдаде была учреждена Церковь Востока), а оттуда в Индию и Китай{448}. Христианские общины, перемещаясь на восток по Шелковому пути, уже принялись за дело, а теперь византийские власти дали этим только-только оперяющимся миссионерам свободу действий{449}. Живописные изображения христиан, принадлежащих к Церкви Востока, несторианцев, обнаруживают, например,