Читать интересную книгу Ушаков - Валерий Ганичев

Козни Форести

Форести, многолетний консул англичан, снова ревностно заработал на Ионических островах. Его преданность далекой Англии была хорошо известна. Правда, никто не искушал ее более высокой платой. Французы просто изгнали его, австрийцам было не до его связей, турки решали эти вопросы обычно лезвием ятагана, Ушаков же, блюдя союзнические обязательства, крепость веры консула на блеск золота не испробовал. А зря. Золото Форести любил и готов был за него сделать многое. Ушаков же золота на подкуп не имел и как бы не замечал Форести. И опять зря, ибо такие люди пренебрежение и даже безразличие не прощают. Форести верно служил Англии и добросовестно насаждал на островах английскую агентуру, а еще стремился досадить этому большому русскому адмиралу. Распускал о нем слухи, поддерживал ревность у Горацио Нельсона, извращал намерения русского адмирала. Да знал ли он их? Почти не знал, ибо сам пользовался доносами своих агентов, а Ушакова смертельно боялся. Ненавидел и боялся. Он нередко появлялся на турецких кораблях. Его любимыми собеседниками были Махмуд Раис-эфенди и Шеремет-бей. В разговорах с ними он не щадил русских союзников. С Раис-эфенди они отводили душу, говоря по-английски, вспоминали лондонские увеселения и порядки. Шеремет-бею он расписывал высокие качества адмирала Нельсона, его преданность устоям, аристократическим порядкам. Любимым занятием всех троих было ругать Ушакова. Тут уж смешивались все три стиля: турецких беев, греческих торгашей, английских напыщенных аристократов. «Этот русский медведь (им казалось, что страшнее и безобразнее зверя, чем медведь, нету) опять ругает достойных людей, опять завел дружбу с чернью. Сомнительно как-то, что он принадлежит к вершинам русской власти», — обычно с этого начинал свои нападки на Ушакова Форести.

— Англичане никогда бы не поручили командование такой сложной экспедицией столь низкородному человеку (Махмуд Раис-эфенди вроде бы и забыл, что Нельсон был далеко не родовитый аристократ).

— Он окружил себя смутьянами, заговорщиками, не советуется с союзниками, все решает единолично (Шеремет-бей как бы и не знал, что Ушаков часто приезжает к Кадыр-бею, собирает совместные советы).

Злость и желчь затуманивают рассудок, лишают многих людей объективности и порядочности. А потому в отношениях с Ушаковым Форести, Махмуд Раис-эфенди и Шеремет-бей таковыми и не обладали.

— Думаю, высокочтимый султан Селим III пройдет сквозь все соблазны союзничества с Россией и выйдет на дорогу доброго сотрудничества и дружбы с великой Английской державой. Ибо она только может предложить султану и лучшие пушки и лучшие советы по ведению державных дел.

Форести знал, что в султанском Серале вели поиск новых решений, которые должны были облегчить участь разламывающейся империи. И он искренне был убежден, что лишь на пути следования английской традиции могла что-либо приобрести государственная власть османов. В этом был убежден и Махмуд Раис-эфенди. Шеремет-бей сомневался в том, что на турецкой почве могут привиться европейские порядки. Он не любил этих необрезанных гяуров и только по жесткой необходимости общался с ними. Особенно его раздражал Ушаков. Он раздражал его своими победами, славой, что сопровождала адмирала всюду, обожанием, которое выказывали ему греки, своим неторопливым и основательным умом, дружбой с Кадыр-беем, независимостью, которую он, бей, не мог себе позволить. Но он видел в англичанах ту силу, с помощью которой можно было попридержать размах Ушакова, ограничить его влияние, а на ссоре двух гигантов и выиграть что-нибудь. Посмаковав кофе, он сказал, как всегда, не то, что думал:

— Да, английские порядки достойны подражания. Англия обладает великими полководцами и победоносным флотом. Надеемся, что он скоро возьмет крепости Мальты, — Шеремет-бей саркастически улыбнулся, — хотя генерал Бонапарт и адмирал Ушаков провели атаку морских крепостей более стремительно и успешно.

Раис-эфенди не дал докончить мысль и, как бы боясь, что английский консул обидится, перебил Шеремета:

— Известно, что они действовали обманом. Бонапарт усыпил мальтийских рыцарей, распространял слух о том, что высадится на Балканах, а Ушаков пользовался английскими советами и спешил взять Корфу без их естественной помощи.

«Отнюдь не так», — думал про себя Шеремет-бей и опять сказал не то, что думал.

— Конечно, Ушак-паша везде пытается действовать самовластно. Но почему бы, — обратился он к Форести, — и нашим союзникам не отказаться от помощи Ушакова, не атаковать самим Мальту? Зачем адмирал Нельсон шлет письма русским с просьбой послать на Мальту десант? Вы представляете, что там будет, если русский флаг поднимется на крепости Ла-Валетты?

Форести занервничал, он и сам опасался этого, неужели они там, в Уайт-холле, и Нельсон не понимают, что русские пользуются популярностью у мальтийских островитян, что их император-самодур всерьез себя считает покровителем рыцарей-мальтийцев.

— Надо не допустить восстановления ордена этих придурков, — вслух поразмышлял он. — Вот ведь и ваш султан будет доволен, что их корабли будут окончательно убраны из Средиземного моря.

Раис-эфенди встал и, подражая своим британским друзьям, походил, держась за лацканы мундира.

— Надо сделать все, чтобы русская эскадра не зацепилась за Мальту. И вы, господин консул, доведете до сведения английских высочайших лиц то, что у них в этом вопросе среди турецких военачальников вы найдете понимание. — Он вопросительно взглянул на Шеремет-бея, но тот опередил его и закрыл глаза, чтобы не делать лишних обязательств. Он понимал, что и без их согласия Англия не горит желанием делиться плодами победы с русскими. Но победы-то не было. И для нее, пожалуй, англичане могут скрепя сердце пригласить Ушакова в Италию и на Мальту.

— Попробуйте вот это ореховое варенье, — вдруг встрепенулся он, — не кажется ли вам, что скоро его не будет на островах, ибо адмирал Ушаков под корень решил вывести самых крупных земельных владельцев. Его союз со второклассными удручает.

Форести, казалось, только этого и ждал. Из благообразного англичанина, которым ему хотелось себя представить, он превратился сразу в толстого и крикливого греческого торговца. Лицо еще пошло пятнами, одна рука задергалась и нервно стала перебирать край сюртука.

— Вы должны знать, что нобили острова недовольны, нет, ненавидят Ушакова. Он сотворил заговор с целью их уничтожения, а также… — Форести приглушил голос и, склонившись к Шеремет-бею, произнес по-турецки: — Он решил организовать с помощью второклассных переворот и выступление против турецкого гарнизона. Турки будут вырезаны. Он заявит, что надо вывести турецкие гарнизоны, и станет единовластно править на островах.

Махмуд Раис-эфенди с полным согласием кивал головой, а Шеремет-бей, прищурив один глаз, изучающе смотрел на английского посланника. Форести, чувствуя недоверие, заторопился:

— Да-да. Мы имеем сведения из окружения Ушакова. Нам это недешево стоит, но мы знаем все его планы.

Думаю, что вашему адмиралу Кадыр-бею надо поставить в известность двор султана, надо остановить возвращение к французским порядкам.

Махмуд Раис-эфенди продолжал кивать головой, Шеремет-бей прикрыл второй глаз.

Итальянская кампания

Ушаков переходил ко второй своей задаче. Он должен был помочь очистить Южную Италию от французских войск. Там, на самой модельной части Аппенинского сапожка, расположилось Неаполитанское королевство. Только в 1734 году обрело оно свою независимость от Испании. Королевство объединило территорию шести областей Южной Италии — Кампании, Калабрии, Базиликаты, Апулии, Абруцци, Молизе и Сицилии. После Карла Бурбона, первого владетеля королевства, престол занял его сын Фердинанд IV, женившийся на 16-летней Марии-Каролине — дочери австрийской императрицы Марии-Терезии. Фердинанд был человек безвольный и недалекий, Мария же Каролина была необычайно энергична, честолюбива, экспансивна. Двор короля был роскошен, аппетиты королевы неограниченны, подданных не жалели, богатство приобреталось быстро и с такой же скоростью пускалось по ветру. При всем при этом Мария-Каролина последовательно отсекала испанские связи и традиции, что объективно усиливало итальянские начала в королевстве. Находясь между поглощающей лакомые итальянские кусочки Австрией, дряхлеющей Испанией, новой динамичной Францией, тушей Оттоманской империи, соприкасаясь с запустившей щупальца морского флота в Средиземноморье Англией, Неаполитанское королевство постоянно искало себе союзников. Таким союзником неаполитанцев, не только в силу монархических симпатий императора, а по причине объективной заинтересованности двух стран в дружбе, политических и экономических связях, стала Россия. Дипломатические отношения между Королевством обеих Сицилий[18] и Россией были установлены в 1777 году. Они сразу же характеризовались обоюдным вниманием. Первый неаполитанский посол Муцио да Гаэта герцог Сан-Никола, по словам Екатерины II, «говорил по-русски как русский» и даже перевел на итальянский язык «Россиаду» Хераскова, а также поучения Екатерины своему внуку Александру. Ему передавались, по указанию императрицы, лучшие русские книги. Значит, был интерес. Продолжал его дипломатическую миссию при Екатерине и при Павле Антонио Мареска герцог Серракаприола, отличавшийся умом, политическим опытом, умением находить контакты с многочисленными русскими людьми[19] и ставший одним из известных и авторитетных европейских дипломатов.