Читать интересную книгу Ушаков - Валерий Ганичев

В мае 1799 года на островах состоялись выборы в Сенат, главной задачей которого была разработка новой Конституции. И здесь сказалось влияние Ушакова, в нем заседали рядом с нобилями второклассные. Президентом Сената, по рекомендации Ушакова, избрали графа Орио. Любопытно, что граф был католик, чистый венецианец, отнюдь не безупречен в иерархии нобилей. Ушакова, по-видимому, привлекло в нем безоглядное желание служить новой силе, умение приспособить свои аристократические устремления к реальной возможности, а также его дипломатическое умение, отсутствие, когда это было необходимо, «венецианской спеси», желание сотрудничать со второклассными. Такой гибкий политик устраивал Ушакова, да к тому же тот и сам был в прошлом контр-адмиралом венецианского флота. Так что было о чем поговорить, о чем поразмышлять двум морякам, двум капитанам. Правда, макиавеллиевская школа венецианских политиков, которой в немалой степени следовал Орио, так и не была постигнута русским адмиралом, ибо была противна его существу.

Предварительный план Управления освобожденными от французов бывшими венецианскими островами и порядка, который может быть на них установлен («План временного правления» — «Временный план об учреждении правления»), новая Конституция были разработаны при активном участии Орио и, конечно, самого Ушакова.

С одной стороны, в ней консервировались старые порядки (сохранились сословия, привилегии дворянства и т. д.). Это так. Но были и существенные сдвиги, что делало ее одной из самых демократических на тот период конституций в Европе. Ее существенным звеном стало нововведение — избирательные права предоставлялись и части второго класса. Правда, получали из них это право те, кто одновременно получал и дворянское звание. Кроме того, надо было исповедовать христианскую религию, а главное — иметь фиксированный доход. Временный план определял органы центрального и местного управления, так называемые Генеральные советы на островах. Они избирали общереспубликанский Сенат с центром в Корфу, который тоже включал второклассных. Для реакционной охранительной атмосферы Европы идея слияния наследственного дворянства и части второго класса в новый сословный институт, безусловно, была прогрессивной. Неограниченная власть нобилей была подорвана, на арену вышла предприимчивая буржуазия. Особо прогрессивной следовало считать статью, позволяющую получать дворянство на основе «знания или таланта». Это уже была уступка художественной интеллигенции, в немалом количестве находившейся на островах.

Временный план ничего не отменил в сословной наследственности, но он поставил убийственный для аристократов вопрос о возможности приобретения дворянства. При большой собственности и за личные заслуги. То есть отныне было «не от бога идущее», не только извечное владение титулом и званием, а и приобретенное, полученное из рук новой Республики. Страшны были последующие вопросы: «А что будет дальше? А где граница в овладении правами?»

И еще одна из существенных сторон новой Конституции. Она ознаменовала собой появление греческой национальной государственности в новое время. Еще ограниченное, еще не полноценное, но самостоятельное, автономное греческое государство с введением греческого языка порождало рост самосознания у островных греков и всего населения Пелопоннеса.

Временный план был детищем Ушакова, он к нему и отнесся серьезно, ответственно и хотел в нем создать предпосылки для мира и равновесия, хотел примирить враждующие стороны. Он видел, что народ не хочет жить по-старому и безропотно подчиняться нобилям, их амбиции, утверждает он в письмах в Петербург и Томаре, непомерны и опасны, приведут к беде. «Тогда народ всех островов никак удержать будет невозможно от великого негодования и мщения над ними» и «предвидимые из того следствия отвратить трудно, кроме как силою войск, но и то будет тщетно, всегда войска наши в островах быть не могут, острова сии предвижу я пропащими».

Если до выработки Временного плана нобили еще надеялись, что главнокомандующий русской и союзной эскадрой повернется к ним лицом, станет их главным покровителем, то с утверждением его Ушаковым стало ясно, что не в нобилях видит адмирал опору русской политики, не в нобилях, а во второклассных, которые должны были смягчить и выступление «нижнего народа». Он надеялся, как писала А. Станиславская, что «второй класс окажется чем-то вроде между народом и аристократией». Однако примирения, естественно, не произошло, но не произошло и той кровавой резни, что учинил Нельсон над республиканцами при взятии Неаполя. Судьба временного плана решалась в Петербурге и Константинополе. От усилий адмирала Ушакова это не зависело. Но он, правда, тогда об этом не знал…

История — вещь сложная, в ней часто происходят «перевертыши», когда одни и те же идеи воспринимаются в разное время по-разному, да и при воплощении дают непредвиденные результаты. Так многие просветительские идеи, лозунги, безопасно звучавшие в устах молодой императрицы или ее просвещенных вельмож, вдруг гневным возгласом Радищева разрывали тяжелое облачение империи и обнажали ее боли и болезни или преобразовывались в язвительные выпуски новиковских журналов, призывы «Вольного общества любителей словесности, наук и художеств». Что-то из просветительских и демократических идей XVIII века видоизменялось в головах разумных политиков, умудренных государственных мужей конца столетия. Они предлагали свои проекты преобразований, учитывая бурные изменения в Европе и жар пугачевских угольев. В русском обществе известны были аристократически-конституционные мысли Н. И. Панина, многие знали, что мудрейший политик екатерининской и павловской эпохи А. А. Безбородко подготовил секретный проект, в котором зазвучали реалистические оценки происходящего в мире. В русской общественной жизни вызрела группа политиков, что понимала необходимость изменений, необходимость приспособления к новым послереволюционным реальностям. Некоторые из них попытались реализовать свои проекты при слабом сочувствии уже Александра I (M. М. Сперанский), другие ограничились проектами (Н. Н. Новосильцов, П. А. Строганов, А. А. Чарторыйский). К реалистам принадлежал и Ушаков. Однако его деятельность выходила за рамки аристократической верхушки, отличалась прогрессивными чертами. Нет, не только просветительские западные идеи лежали в основе его политики. Русская народная практика, народное мировосприятие, матросская взаимовыручка, просматривающаяся под религиозной оболочкой, вера и стремление народа в социальную справедливость и лучшее будущее не могли не повлиять на образ мысли и действия близко стоящего к народу русского адмирала. Отсюда проистекают его принципы, его защита «многих», его требования соблюдать «пользу общественную» так, чтобы «народ, многие тысячи» не страдали от «немногих» (нобилей). Он, представитель верхушки власти, отнюдь не потворствовал сословной спеси и социальной нетерпимости аристократов, резко выступал против «венецианской гордости», которую считал отнюдь не национальным свойством. Свою линию он видел в уравновешенности, соблюдении равновесия между нобилями и «многими тысячами». При его терпимости, человечности, стремлении осуществлять власть «без потери людей», великодушии, верности слову — это была безусловно прогрессивная, демократическая политика.

Россия и Греция. Между народами этих стран всегда существовала взаимная симпатия и расположенность. Греческая культура была одним из животворных источников для воссоздания одной из самобытных национальных культур мира. Греческая мифология помогала создавать в XVIII веке образы новых героев. «Россов непобедимых», отверзших врата и окна в Европу, вставших на Балтике и Черном море, на Аляске и Каспии. Русские паломники, останавливаясь на Афонской горе, с горечью и сочувствием оглядывали далекие окрестности некогда светоносной Эллады, находившейся под тираническим гнетом шатающейся, но еще прочной Османской империи. Греция подвергалась периодически опустошительным набегам, из ее вен выкачивалась молодость, знание, богатство. Казалось, можно было угаснуть на этих безрадостных и гибельных дорогах истории, но греческий народ сохранил дух, веру, надежду на будущее возрождение. И его естественным союзником и другом была Россия. Но немало значило, конечно, и единоверие, борьба против единого врага. Внешняя политика по отношению к будущей независимой Греции в России только вырабатывалась, и Федор Федорович Ушаков был ее зачинателем. Линия на дружбу, взаимное доверие, уважение мнения народного — разве не дороги эти его принципы и нам сегодня, разве не руководствуемся мы этими драгоценными правилами, утверждавшимися в наших взаимоотношениях и Ф. Ф. Ушаковым.

Козни Форести

Форести, многолетний консул англичан, снова ревностно заработал на Ионических островах. Его преданность далекой Англии была хорошо известна. Правда, никто не искушал ее более высокой платой. Французы просто изгнали его, австрийцам было не до его связей, турки решали эти вопросы обычно лезвием ятагана, Ушаков же, блюдя союзнические обязательства, крепость веры консула на блеск золота не испробовал. А зря. Золото Форести любил и готов был за него сделать многое. Ушаков же золота на подкуп не имел и как бы не замечал Форести. И опять зря, ибо такие люди пренебрежение и даже безразличие не прощают. Форести верно служил Англии и добросовестно насаждал на островах английскую агентуру, а еще стремился досадить этому большому русскому адмиралу. Распускал о нем слухи, поддерживал ревность у Горацио Нельсона, извращал намерения русского адмирала. Да знал ли он их? Почти не знал, ибо сам пользовался доносами своих агентов, а Ушакова смертельно боялся. Ненавидел и боялся. Он нередко появлялся на турецких кораблях. Его любимыми собеседниками были Махмуд Раис-эфенди и Шеремет-бей. В разговорах с ними он не щадил русских союзников. С Раис-эфенди они отводили душу, говоря по-английски, вспоминали лондонские увеселения и порядки. Шеремет-бею он расписывал высокие качества адмирала Нельсона, его преданность устоям, аристократическим порядкам. Любимым занятием всех троих было ругать Ушакова. Тут уж смешивались все три стиля: турецких беев, греческих торгашей, английских напыщенных аристократов. «Этот русский медведь (им казалось, что страшнее и безобразнее зверя, чем медведь, нету) опять ругает достойных людей, опять завел дружбу с чернью. Сомнительно как-то, что он принадлежит к вершинам русской власти», — обычно с этого начинал свои нападки на Ушакова Форести.