— Ну что, придурок, — сказал он сквозь стиснутые зубы, пока я пытался устоять на ногах и снова поднять биту, — как тебе такой трус?
И прежде чем я успел подумать, прежде чем успел отреагировать, прежде чем успел представить себе еще один идеальный сценарий идеальной жизни, которой у меня никогда не будет, его холодные, мертвые глаза встретились с моими, когда он бросился вперед, прижал ствол пистолета к моему животу и выстрелил.
Следующие несколько минут показались мне сюрреалистичными: дождь бил по крыше, а бита выскользнула из моей руки на пол.
Я задыхался и прижимал руки к животу, осознавая, что он выстрелил в меня. Осознавал, что истекаю кровью, когда тепло просачивалось сквозь рубашку и между пальцами. Дыхание покидало легкие короткими, неглубокими очередями… но я ничего не чувствовал.
Сет смотрел мне в глаза, а я тянул руку, хватаясь за его рубашку. Пытался удержаться, пока не смог больше стоять.
— Теперь я буду ждать прямо здесь, — усмехнулся он, не сводя взгляда с моих коленей, — и буду смотреть в твои гребаные глаза, пока ты не перестанешь жалеть о прошлом.
Где-то вдалеке завыли сирены — целый хор, и я закашлялся, ощутив во рту тяжелый привкус меди.
Затем я улыбнулся.
«Хорошая работа, дружок».
— Какого хуя ты лыбишься? — прорычал Сет, крепко сжимая мою рубашку.
— Потому что… — прохрипел я, лежа на полу и страстно желая поменяться местами с человеком, смотрящим на меня сверху вниз. — Я выиграл.
Он наклонил голову, в его глазах бушевала ярость.
— С чего ты взял?
Я подумал о Рейн. Думал о Ное.
Думал о том коротком времени, которое мы провели вместе. О счастье, которое я испытал. О свободе, которую мне довелось познать. О любви и семье.
И я подумал о том, что они смогут жить дальше, никогда больше не боясь этого человека.
— Потому что о-они все еще здесь.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
РЕЙН
Повзрослев, я обнаружила, что невозможно не замечать Солджера Мэйсона.
Парень не был популярен в том смысле, в каком знаменитости прокладывают себе путь вверх по социальной лестнице, пока каждая семья в Америке не будет знать их имя. На самом деле, он вообще не был особо популярен, особенно в толпе, которую привлекала «Яма».
Солджер был известен просто тем, что существовал.
Он был добрым. Был поразительно привлекателен в детстве и, несомненно, великолепен во взрослой жизни. Солджер был щедрым. Был внимателен и обладал неослабевающим комплексом героя. И каждая из этих черт способствовала тому, что его существование затрагивало каждого, кто когда-либо с ним соприкасался.
Так что, да, не заметить его было невозможно, и я никогда не забуду, как он впервые обратил на меня внимание.
Была обычная среда, и мы с мамой после школы ходили за продуктами. Я была ребенком, всего двенадцать лет или около того, и не могла дотянуться до бутылки оливкового масла на верхней полке. И с каждой попыткой дотянуться до последней бутылки, засунутой в самый дальний угол, все больше расстраивалась и боялась, что придется возвращаться к маме с пустыми руками, пока невероятно высокий мальчик не протянул руку над моей головой и не схватил ее, не потупив взор.
— Вот, — сказал он, опуская бутылку перед моими глазами.
Я оглянулась через плечо, открыв рот, как одна из золотых рыбок, которых Сторми выиграла на карнавале несколько месяцев назад.
— Спасибо, — прошептала я, удивляясь, что вообще смогла найти свой голос — он был так хорош собой.
И, о Боже, он вообще был таким. Лицо парня выглядело так, словно его можно было увидеть в одном из моих подростковых журналов, рядом с другими юношескими сердцеедами нашего времени, с его волнистыми темными волосами, завидным строением костей и глазами цвета меда. И он был выше даже моего отца, которого раньше считала самым высоким и сильным мужчиной из всех, кого я знала, но там, в одиннадцатом проходе, я уже не была так уверена.
И также не была уверена в том новом чувстве, возникшем, набухающем и согревающем область внизу моего живота при виде его улыбки.
— Да, без проблем, — ответил он. — Хорошего дня, ладно?
И на этом все закончилось. Это был первый раз, когда я по-настоящему познакомилась с Солджером Мэйсоном, первый раз, когда он скрасил мой день и заставил меня усомниться в своих эмоциях.
А он даже не подозревал об этом.
Сейчас я сидела в кресле в приемном отделении больницы, одетая в чистые треники и футболку, которую жена Патрика Кинни, Кинси, принесла мне в приемный покой. Мой сын был рядом со мной, его тяжелая голова прижалась к моему плечу, когда он наконец-то — каким-то образом — нашел сон после пережитого кошмарного испытания в доме 1111 по Даффодил-лейн.
По другую сторону от меня сидел Гарри, который приехал сразу же, как только я написала сообщение. И как мне удалось собрать воедино связные слова — «Солджера ранили, и это выглядит не очень хорошо», — не могу сказать. Полагаю, я просто сделала то, что всегда делала раньше — то, что должно было быть сделано.
Потом был Патрик, сидевший по другую сторону от Ноя. Пока Ной спал, никто из них не разговаривал, и мне оставалось только вспоминать о том времени — о том, как я впервые по-настоящему познакомилась с Солджером Мэйсоном. И мне стало интересно, как я смогу жить дальше, не имея возможности рассказать ему об этом.
Что, если так и не смогу рассказать ему, что действительно писала ему? Дважды я написала ему письма во время его пребывания в тюрьме, но потом оба раза передумывала и выбрасывала их, чувствуя себя глупо из-за мысли, что он вообще захочет меня услышать.
«Боже, почему я еще не сказала ему об этом?»
Что, если у меня никогда не будет возможности признаться, что с того момента, как он спас меня в тот первый раз в «Яме», я молилась ему, как молятся своему богу? Молилась, чтобы он вернулся и все снова стало хорошо. Чтобы еще раз доказать, что некоторые мужчины бывают хорошими и достойными и сами заслуживают хороших и достойных вещей.
Что, если у меня никогда не будет возможности сказать ему, что я полюбила его задолго до того, как произнесла эти слова вслух? Что, если у меня больше никогда не будет возможности произнести эти слова?
Боже, как же я сейчас ненавидела свой мозг. Ненавидела за то, что не могу остановить поток своих мыслей, за то, что не могу контролировать панику и беспокойство, которые окружали ниточку, на которой держалась его жизнь.
Я зажмурилась, а сердце бешено заколотилось, когда вспомнила те последние мгновения перед приездом полиции…
ХЛОПОК!
Первый выстрел разнесся по дому, с силой ударив по моим барабанным перепонкам.
Я громко, слишком громко вздохнула и закрыла рот рукой, не позволив себе закричать от ужаса.
Кот спрыгнул с кровати и юркнул под нее, съежившись и уставившись на меня своими светящимися желтыми глазами. Он искал у меня утешения, но не находил его.
— Что это было? — прошептала я Элевен пронзительным голосом, но, конечно, вопрос остался без ответа.
Мое сердце гулко стучало в грудной клетке и отдавалось в костях. Мне хотелось вскочить и убежать. Я хотела выйти из комнаты и убедиться, что с Солджером все в порядке.
Все, о чем я могла думать, — это Солджер, Солджер, Солджер, Солджер, его имя, повторяющееся бесконечно и неистово.
Но он приказал мне оставаться здесь, молчать и прятаться, а сам отправился противостоять злобному, ужасному, ненавистному человеку, которого я когда-то — так много лет назад — желала.
До того, как начались годы насилия, извинений и нападений.
До страха перед тем, что случится со мной и моим сыном, если я осмелюсь обратиться в полицию.