С мостом произошел чудовищный форс-мажор. Дело в том, что мы должны были его в финальную смену взорвать. Он взорвался, но упорно не хотел загораться. Тогда мы решили поджечь какие-то места с помощью пакли, снять нужные сцены, а после прибавить огня на компьютере. (Впрочем, мы все равно вызвали пять пожарных машин из гороховецкой пожарной части.)
Видимо, пиротехники переложили горючего, а мост-то стоял целый год и был сухой как порох. Он как дал! Мы стали гасить – машины неисправны. Я звоню Шойгу, говорю: «Сергей, у меня катастрофа, стоят пять пожарных машин, ни одна не работает. У меня мост горит, а его снимать надо!» Из пяти машин собрали наконец одну работающую, кинули шланг в речку, и у нас – как в Петергофе – фонтаны! Шланг оказался дырявый! Я звоню начальнику пожарной охраны Гороховца, объясняю ситуацию, кричу: «Ну а если загорится детский дом, дом престарелых, чем будете тушить?» Короче говоря, у меня на одной трубке этот начальник пожарной охраны, а на другой – Шойгу, вот я уже с ним разговариваю и о пожарном забыл…
И, закончив разговор с министром МЧС, смотрю, у меня на другом телефоне соединение. Спрашиваю: «Кто это?» Он: «Это начальник пожарной охраны Гороховца, видимо, уже бывший».
У меня был один выход – успеть все снять, пока мост горит. И вот тут мастерски сработала группа. Я на одном берегу, они – на другом. Работают все шесть камер. Быстро говорю по рации оператору: «Там, я вижу, женщины стоят. Пусть они бегут к мосту, снимай там!.. Лошадей надо запустить, чтобы они от огня начали беситься!.. Тот, кто ближе к Стычкину, пусть скажет ему, чтобы он прыгал в воду и плыл в нашу сторону! Мерзликин – за ним!.. Влад! Скажи по рации, пусть сменят оптику на более крупную и снимают теперь только Стычкина! Потом – панорама на Мерзликина… И резко – на горящий мост! Со смазкой!.. На кране поднимайтесь выше и разъезжайтесь на самый общий!» Шесть камер передо мной, шесть мониторов. Это была настоящая войсковая операция!.. Никогда в жизни этого не забуду.
Не ждали!..
С Сергеем Шойгу
На съемочной площадке было трое моих приятелей, которые занимаются вполне спокойным бизнесом и впервые приехали взглянуть на съемку. Они сказали, что такого «экстремального производства» в жизни никогда не видели и даже не предполагали, что такое вообще возможно! Хотя… я подозреваю – они решили, что у нас «в кино» всегда так.
Вот это Господь испытывает! Мы фактически сымпровизировали всю эту труднейшую сцену, и за полтора часа сняли то, что должны были снимать неделю.
Конечно, это не было в итоге так, как могло быть, если бы продумывался каждый кадр, если бы снимался каждый план так, как он запланирован. Но эта съемка доказала три вещи.
Первая – что только с такой группой, с которой я работаю, можно поднять неподъемное.
Вторая – что импровизация прекрасна лишь тогда, когда она хорошо подготовлена (а мы хорошо подготовились к этим съемкам).
И третья: самообладание и способность принимать решение в каждую конкретную секунду – единственное, что может спасти ситуацию, подобную той, в которую мы попали.
* * *
На этом проекте я многое переосмыслил. Актерская сущность, если она подлинная и умеет внедряться в материал, вплотную приближается к обстоятельствам. Кровь не настоящая, пули не настоящие – а ощущения как настоящие!
…Зима. Алабино. Минус семнадцать. Ветер, замерзшие окопы, массовка, дымы. Снимаем, играем, бежим… Съемка окончена. Я мечтаю, уже в машине, как поеду в баньку, погреюсь… И вдруг мысленно – оп! Возвращаюсь туда, к своему герою, понимаю, что он-то остался там. И нет у него ни машины, ни баньки. Он какой есть, такой и будет там – и днем, и ночью, всегда. И, почувствовав этот ужас, я взял для себя задачу приблизиться к его состоянию, познать его через простые физические действия.
Были и другие критические моменты. Снимали Надю в бассейне – как она не может выбраться из-под огромного полотнища с красным крестом… Смотрю в монитор и понимаю, что она действительно не может найти дырку в полотне, по судорожности ее движений вижу… И мы ее просто уже сами вытаскивали.
Во время атаки, когда я спрыгивал в траншею, влажный автомат выскользнул из рук и ударил меня по лицу. Еще бы немного, и в глаз. Мы продолжаем играть, а я чувствую, что кровь течет по гриму, по этой грязи. Дюжев, не теряя состояния и образа, прямо в кадре, выпучив глаза, спрашивает у меня: «Что с тобой, батя?» Но, я вижу, спрашивает у меня, как у Никиты Михалкова, а не как у «бати». И тем не менее при этом остается в своем образе. Поэтому я просто подмигиваю ему, стоя спиной к камере: мол, продолжаем, продолжаем играть. И доиграли сцену до конца…
После команды «Стоп!» ко мне кинулись врачи, стали промывать рану, потому что гарь, пыль, пепел, грязь… – могло бы кончиться довольно плохо.
Была еще такая ситуация. Ножом, которым я срезал погоны у Меньшикова в окопе, отхватил себе часть подушечки пальца – а это ужасно кровоточащая штука. Опять же – заклеили, надели напальчник, замазали гримом и грязью, чтобы не было заметно, и «поехали дальше».
Однажды во время съемок я перевернулся на квадроцикле, сильно ушиб ребра. Боль такая – дышать невозможно. А завтра снимать сцену, как мы с Меньшиковым выскакиваем из воронки и бежим в атаку. А самое страшное – потом должны упасть и перекатываться так, как учат бывалые солдаты: то есть, когда пробегаешь какое-то количество, как ты рассчитал, безопасных шагов, падаешь и тут же откатываешься – для того чтобы, если немец тебя видит и направляет в это место свой огонь, тебя там уже не было. А потом вскакиваешь из другого места – он еще не успевает прицелиться, ты делаешь еще пять-десять шагов и опять падаешь, опять откатываешься…
Я говорю Меньшикову: «Не буду я сидеть на самом дне воронки, а то и не вылезу. Просто присяду, а потом поднимусь и побегу».
И вот первый дубль не получается, второй не получается. Третий дубль: мы выскакиваем, я бегу и слышу взрыв. Падаю и… фляжка на поясе попадает мне точно под ребра. Тогда мне показалось, что взрыв был настоящий, а это реальный осколок снаряда, такая была адская боль. Я все же перекатился, мы доиграли сцену до конца, «Стоп! Снято!», а встать не могу, потому что свело все тело от боли.
Кое-как поднялся, мне помогли – довели до гримерной. И там, чтобы как-то обезболиться и прийти в себя, я выпил весь запас спирта, который у гримеров был в наличии. (С тех пор гримерам стали отпускать спирта побольше – на всякий случай.)