«Страх?.. Нет. Голод и желание спать! Для всех…» – отвечает Виктор Астафьев. И вот эта конкретность задачи: вон кустик, к нему нужно добежать. Добежишь – еще продлил себе на двадцать секунд или на пять минут жизнь…
Вот это состояние человека внутри огромной войны я и стремился зримо показать… Для маршалов, главкомов эта война на большой карте флажками, дугами и векторами обозначена, а ведь если это все, эти дуги-вектора сужать-сужать-сужать – и вот он, конкретный человечек в каске, сидит в болоте.
С Леонидом Верещагиным – продюсером картины
И моя задача в этом фильме заключалась в том, чтобы от этого конкретного солдатика взмыть до обобщения. И это было самым трудным.
По-моему, в фильме нет ни «про», ни «анти». Вычеркнуть Сталина из истории страны, из истории Великой Отечественной войны невозможно. Во многих воспоминаниях я читал: «Никогда, идя в атаку, мы не кричали: «За Родину, за Сталина!» Не сомневаюсь, что человек говорит правду. У них не кричали. А в четырех километрах от того места кричали.
Дела Сталина, его пробы, ошибки – это же не шутка. Все набело пишется, и в какой книге… Что стоит на кону – страна, народ. Сталин – трагическая, страшная фигура. Облеченная невероятной властью, тотально одинокая – иначе и быть не могло. Я говорил однажды с президентом среднеазиатского государства из числа наших бывших республик. Мы встретились на чьем-то дне рождения, он выпил и сидел такой несчастный. Я ему сказал: «У меня ощущение, что вы очень одинокий человек». Он ответил: «А как вы думаете? Вот передо мной лежит список людей, приговоренных судом к высшей мере. Я поставлю свою подпись, и их казнят. А у них есть родственники, дети, родители. Все эти люди будут меня ненавидеть. Добавятся еще сто-двести человек, которые когда-то обрадуются моей смерти…»
В нашей картине мы пытаемся объяснить, что победа была одержана не над слабым, глупым или психически нездоровым врагом, а над лучшей армией в мире. И вот тогда заслуга русского солдата имеет действительно огромное значение.
И как советские солдаты остановили эту страшную машину и развернули обратно? Что произошло?! «Ни шагу назад!», заградотряды, расстрелы?.. Я не могу объяснить этого, но я действительно жил этим десять лет.
Это кино – попытка разобраться в том, почему мы выиграли эту войну.
Как получилось, что в итоге гигантская, мощнейшая немецкая армия, на которую работала чуть ли не вся Европа, на чьей стороне сражались румынские, итальянские, венгерские, финские армии и отдельные формирования многих других европейских стран, была разгромлена? Мы часто забываем и о том, что союзниками Гитлера были и Япония, и Турция, пусть не решившиеся вступить открыто в войну, но сковавшие на своих рубежах несколько наших армий, в то время когда они были необходимы на действующем фронте.
Я не верю в то, что без Божьего промысла была возможна такая победа.
Воплощение
Почему же это не просто картина о войне, а продолжение «Утомленных солнцем»?
Да, я получал письма от людей, просивших о продолжении, но не хочу на них ссылаться… Просто мне кажется, что у нас есть абсолютно ясный гандикап перед другими идеями: выросшая актриса. Если актрисе было двадцать два, а теперь двадцать семь – разница на экране незначительная. Но нашей актрисе (Наде Михалковой) во время съемок первых «Утомленных солнцем» было шесть, а на момент начала съемок «Предстояния» – семнадцать, поэтому флешбэки, то есть возвращения в первый фильм, воспоминания героев, должны действовать на зрителя гораздо более мощно.
Вместе с тем мы понимали, что есть люди, которые не видели первый фильм. Поэтому второй должен быть самостоятельным произведением.
Так возникла история о том, как навстречу друг другу по военным дорогам движутся два человека – отец и дочь, каждый из которых думает, что самого близкого ему человека давно нет в живых.
Котов в лагере… Его сломали – и он все подписал. И, в общем, для него было бы, в известном смысле, счастьем обнаружить, что никто из родных не выжил. Вставленным в его пальцы пером, кривыми буквами он подписывал показания, чтобы только скорее все кончилось, а осознав затем случившееся, он как бы кончился. И война для него стала «мать родна» – единственная возможность дальнейшего существования. На вопрос: «Котов, что ты будешь после войны делать?» – он отвечает: «Застрелюсь!» Котов не может представить себя в пиджаке, ходящим на работу, после того как он сдал всех. Жену, тещу… всех. Всех…
Для Котова жизненный круг как бы замкнулся. У него даже обнаруживаются признаки эпилепсии, настигают внезапные припадки. Особенно когда вспоминается Надя… Таким образом, внутренне, при всем ужасе, который царит вокруг, для него война – возможность осознанно пожить.
Лагерь заключенных разбомбили. Котов с товарищем остаются в живых и оказываются на свободе. Вокруг – абсолютно чудовищное отступление. Должен вам сказать, это зрелище должно было выглядеть реально чудовищно. Мы нашли фотографии: конные немцы, от пыли на немцах противогазы, а на их лошадях противопыльные маски; зрелище абсолютно апокалиптическое… Это даже не отступление уже – повальное бегство, паника.
В ролях зэков 1941‑го – Сергей Бурунов, Никита Михалков, Дмитрий Дюжев…
Котов попадает в эту мясорубку, потом оказывается в штрафбате, и дальше начинается мучительная одиссея…
А Надя вместе с воспитанниками детского дома для детей врагов народа движется по войне отцу навстречу…
Конечно же, нельзя было убить комдива Котова и сделать фильм о его дочери. В этом случае пропало бы самое главное – невероятная, пронзающая связь и любовь двух людей, отца и дочери. Была бы просто некая санитарка, которая порой вспоминает отца, но в этом случае история потеряла бы для меня интерес. Мне интересна прежде всего метафизика того, как Бог близких людей спасает, чтобы в какой-то момент объединить.
А что такое – Котов и Митя? Кто эти люди – ненавидящие друг друга и все время спасающие? И два антипода, и два сиамских близнеца. Один другого посадил, а потом с риском для жизни спасает. У Котова – нацеленный пистолет, и Митя провоцирует его, но Котов его не убивает.
Анна Михалкова в роли беременной беженки
Относиться к этому по принципу: «Михалков совсем с ума сошел! Что он снимает?» – значит не иметь опыта чтения ни Достоевского, ни Лескова, ни Чехова.