— А как вы проверяете, нагрелся он или нет? — вяло отбивался автор. Вы на него плюете, а он и шипит с обидой.
— Я утюгов не оплевываю! — гордо заявила Тетя Мотя. — А проверяю степень нагревания смазанным слюною пальцем.
— А если на корпус пробивает? Вас же током может прищучить. Насмерть ведь может.
— Все! Хватит! — рявкнул Сема Боцман. — Свистать всех наверх, рубить якорную цепь, вздернуть на рее флаг! Зрелость литератора как проверяется? Умеет он старших товарищей с полуслова понимать, невысказанные мысли улавливать — значит готов, вырос то есть. А здесь? Полчаса травим ему, объясняем по человечески, а он не в клюз ногой. Значит, как на флоте говорят, зелен еще, из макрели тунца не получится…
— А и вправду, — подал голос из дальнего угла старейший в городе член СП, вступивший в ряды пишущей братии еще в тысяча девятьсот… черт знает каком году.
Народ вздрогнул, оглянулся на голос, а потом вспомнил таки, что позже всех на обсуждение приперся ни кто иной, как Лазарь Сигизмундович Коцюбейко. Приперся, да сразу же и уснул в уголке на кипе старых журналов "Партийная жизнь".
Известен был Лазарь Сигизмундович тем, что ничего не писал с одна тысяча девятьсот… того же достопамятного года, зато потерял за это время целых восемнадцать членских билетов писательского Союза. Как выпьет, так и… Не каждый, конечно, раз, но гораздо чаще, чем другие его коллеги. И вот что интересно, утерянные другими работниками пера и бумаги билеты и милиция находила, и доброхоты возвращали, документы же Коцюбейко исчезали безвозвратно.
В начале волопаевского бума с инопланетянами этим фактом заинтересовалась было научно-исследовательская лаборатория. Цезарь Шамошвалов прислал ветерану от беллетристики официальное письмо с предложением о сотрудничестве. Ответа он так и не дождался, ибо недоверчив был Коцюбейко сверх всякой меры, подозревая всех и вся в том, что стремятся его нехристи окаянные отлучить от литературы.
Сам Азалий Самуилович испытал как-то на собственной шкуре, что такое — Коцюбейко. По молодости лет, от чистого сердца предложил Расторгуев Лазарю Сигизмундовичу хранить его билет в казенном сейфе, и чуть было не пропал по той причине. Добрых два года писал "взрывник" объяснительные в разные инстанции, натравленные на него ветераном, и с тех пор зарекся связываться с Коцюбейко.
— Вы это о чем? — спросил Сема, обиженный тем, что его прервали, и одновременно прикидывая, не задел ли ненароком въедливого старца.
— О ней, голубушке, о ней, родимой, — потирая дряблые ручонки, ответствовал Лазарь Сигизмундович. — Время уж какое, надо бы и откушать.
— Значит, так, молодой человек, — взял в свои руки бразды правления Расторгуев. — Повесть ваша сыровата, да и вряд ли она будет интересна читателям. Современный, знаете ли, читатель живет, как это не удивительно, в современном мире, и ваши псевдоисторические изыскания ему абсолютно не нужны. Читатель стремится в гущу событий, к телевизору, наконец. Заклеймите врагов перестройки, бюрократов всяких, приспособленцев. А еще лучше воспойте новых депутатов, выходящих прямо из народной среды, понимающих чаяния и надежды каждого советского человека. Неисчерпаемая, скажу вам тема! Ну и главное, над языком вам надо еще работать, над стилистикой, лексикой и прочей белибе… Гм… Простите, увлекся. В общем — работайте. И учиться вам, конечно же, нужно. Учиться, не побоюсь этого крылатого выражения, учиться и учиться. А у кого перенимать мастерство, у нас в Волопаевске найдется, — и широким движением руки Расторгуев указал на замерших в предвкушении застолья, давая понять, что разговор окончен.
Серега проглотил комок и, понурив голову, поплелся к двери.
— Водку-то оставь! — в один голос гаркнули литераторы.
С каждым шагом, отдалявшим Бубенцова от Дома литераторов, жить хотелось все меньше и меньше. На душе было гадостно, хотелось немедля срезать где-нибудь бельевую веревку и удавиться на первом же суку. Но как назло ни веревок ни сучков на его пути не попадалось. Посему оставалось, тихо скуля себе под нос, плестись на Малаховку, где Серега обитал в общежитии лудильно-паяльного комбината "Припой", понятное дело, прозванное в народе "Пропоем".
Бубенцов корил себя за то, что пошел в Дом литераторов, что отдал на суд свою повесть, которая оказалась совершенно никчемной. Но еще больше он жалел потраченных денег.
"Вот ведь мерзавцы, — размышлял Серега, — водки заказать не постеснялись, знаючи уже, что повесть никудышная. По-свински это, совершенно по-свински. Так благородные люди не поступают. Хотя, что это я? Как смею судить людей творческих и уважаемых? Правы они, тысячу раз правы. Сунулся я с суконным рылом в калашный ряд, вот и схлопотал. Писателем себя возомнил! Да какой к черту из меня писатель, лудильщик я недоученный… Вот это они мне и объяснили популярно и увесисто"…
Серега резко остановился, пронзенный мыслью, как пробка штопором: "А ведь я заранее знал, что так оно и будет. Разве не это мне пытался втолковать тот мужичонка из ларька? А я не внял, не прислушался, в эйфории пребываючи. Но ведь откуда ему… Как же это?! " — вмиг испугом захолодило сердце.
Бубенцов опасливо огляделся по сторонам. Улица была светлая от столбовых фонарей, но в подворотнях томился мрак. Зябко поежившись, Серега зачем-то поднял воротник линялой "адидасовки" и прибавил шагу. Хотелось поскорее добраться до общаги под защиту "цепной" вахтерши тети Сони, которую остерегались не только общежитовские обитатели, но и всякого рода случайные, одноразового посещения граждане. И в этот самый момент перед Серегиным носом кто-то пересек улицу.
Пересекавший был маленького роста, с белой бородой, волочившейся по асфальту и большими светящимися глазами.
То, что был он не кошачьего роду-племени, Бубенцов сообразил сразу, но вот о столь мелких карликах слыхивать ему не доводилось. Нет, конечно знал Серега о волне нечисти, и пришельцев из иных миров, захлестнувшей Волопаевск, но сам пока ни с чем подобным не сталкивался. Пришлось испугаться и даже попятиться, но к этому времени старичок-с-ноготок исчез так же внезапно, как и появился.
— Это нервы, — попытался успокоить себя Серега. — После такой встряски мало ли что может примерещиться. Нет, положительно это нервы. Надо бы…
Но окончательно успокоить себя он не успел. Прямо под ногами что-то зашевелилось, железно лязгая — глухо и потусторонне. Бубенцов глянул вниз и обмер. Он стоял рядом с канализационным люком, крышка коего медленно сдвигалась с чугунных пазов, влекомая тощими зеленовато-бурыми пальцами, между которыми лохмотьями свисала кожа. Серега протер глаза и убедился, что это ему не мерещится. Действительно, кто-то пытался вылезти из-под земли. И не было бы в этом ничего страшного, (может, особенно старательный сантехник припозднился) кабы не сей, прям-таки мертвенный, цвет кожи. Серега попятился, при этом не отводя вытаращенных глаз от люка. А оттуда, из тьмы подземельной уже перли наружу руки також, зеленые да покрытые язвами нарывов, сочившихся черным гноем.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});