– Молчи! Кто внушил тебе, что тебя не любят? Кто сказал тебе, что я, Раймон Пятый, не люблю своего наследника, своего старшего сына? Назови имя того лжеца, который посмел сказать тебе такое, и я убью его собственными руками!
– Никто, отец. Никто не виноват. Я сам. – Мальчик затряс каштановыми, чуть вьющимися кудрями. Казалось, он готов провалиться сквозь землю. Но отступать не собирался. – Я был среди них, мне хорошо там, они любят меня, они и тебя любят, отец, просто ты не хочешь услышать их, впустить Христа в свое сердце, впустить любовь.
– Да не любовь это, пойми! – Раймон ударил по столу кулаком, опрокинув золотой кубок. – Не любовь—уходить от своей семьи, бросая ответственность на плечи младшего брата. Не любовь – бросать без защиты мать нашу Тулузу. Кто, как не мы – потомки легендарного князя Гурсио, маркграфа Тулузы, – призваны самим Богом охранять эту землю и этих людей?! Кто как не мы?!
– Но Церковь Любви...
– Еще раз говорю – это не любовь! Пойми ты – легче легкого думать только о себе и ни о ком больше. Я оберегаю народ, защищаю его своим мечом. Я щит Тулузы и его меч! Ты тоже должен стать мечом, щитом и весами правосудия. Это наша ноша, и ни один из рожденных правителем не в праве отказываться от нее. Прими и ты, мой сын, свой крест. Прими его и веруй!
– Но если эта ноша слишком тяжела для меня?
Раймон задумался. Конечно, можно просто наподдать мальчишке. Запереть его в его же комнате, посадить на хлеб и воду, как это принято у его возлюбленных катар, заставить признать свою ошибку. Но граф действительно любил сына. Поэтому он сделал невозможное.
– Я выслушал твою просьбу, Романе, и вот что решил. Кто я такой, чтобы идти против воли Бога? Возможно, ты и твои катары правы, и на самом деле ты призван для чего-то иного. Что ж, если твое решение непреклонно, я не стану мешать тебе. Для того чтобы сделаться катаром, следует поститься в течение месяца. Начинай пост прямо сейчас. И если через месяц ты будешь достоин стать катаром – что ж, значит, ты будешь катаром, а твой младший брат Булдуин унаследует трон Тулузы. – После этого Раймон Пятый подозвал к себе сына и заключил его в объятия, одновременно давая знак слугам убрать со стола поставленные для наследника тарелку и кубок.
По тому, с каким вожделением юный Романе проводил глазами слугу, уносящего тарелку, я решил, что он уже сожалеет, что не объявил о своем решении поcле окончания пира, и заподозрил, что блажь его вскорости пройдет. Я ошибся.
Не знаю, почему Раймон Старший принял такое странное решение. Знаменитые трубадуры начиная с этого дня не уставали слагать песни, прославляющие это событие. Никто не мог ничего понять, строя догадки и измышляя собственные версии произошедшего. Но, возможно, Раймон лучше других знал своего сына и не верил в то, что сластолюбивый, нервный и взбалмошный мальчишка сумеет выдержать строгую и полную лишений жизнь истинного катара. Ко всему прочему, он прекрасно знал Совершенных из Церкви Любви, понимая, что кому-кому, а им меньше всего нужен бывший наследник тулузского престола. В то время в Тулузе было множество церквей, рыцарских орденов и различных общин, каждая из которых мечтала заполучить в число своих прихожан отпрыска благородного дома, с тем чтобы впоследствии влиять через него на политику в стране и пополнять свои кошельки. Но отрекшийся наследник никому нужен не был.
Как выяснилось впоследствии, Раймон Пятый оказался прав.
Подготовка к поездке и ночной гость
Маленький Раймон начал голодовку, цвет его одежды был неизменно черным, пухлые прежде щеки опали, лицо сделалось бледным. Много раз Раймон Пятый пытался помешать подготовке сына к посвящению. Он устраивал блистательные выезды, охоты и турниры, приглашал в замок детей знати – надеясь, что сын соблазнится и возьмет в руки лук или меч. Придворные дамы и служанки получили строжайший приказ увлечь юного Раймона своими чарами. Но охочий до женского общества мальчишка сделался теперь недоверчивым к прекрасным феям, не без основания подозревая заговор.
Много раз на столе новоявленного катара оказывались принесенные как бы по ошибке пироги с мясом. Романе не осталось ничего другого, как постоянно держать при себе верного пажа, который пробовал все блюда, прежде чем их отведает молодой хозяин.
Подозревая, что прислужники отца могут пойти на более коварные меры, чем подложить кусок мяса в яблочный пирог, он перешел исключительно на хлеб и воду.
По окончании трех недель Раймон Пятый держал совет со священником и Совершенным, и все вместе они пришли к выводу, что прежде чем позволить наследнику отправиться к «добрым людям», ему стоит встретиться со знаменитым астрологом Иоганесом Литтен-бахом, который предскажет наследнику будущее и откроет, наконец, его путь и предназначение в этом мире.
Романе выслушал отца со смирением, и, пробормотав, что, несмотря на мнение астролога, он не отступит от задуманного, мальчик вернулся на свой этаж замка, где ему следовало собрать свиту и отдать распоряжения.
Я должен был в качестве телохранителя сопровождать наследника в этом путешествии. Поэтому сразу же после получения приказа я отправился к графским воинам и лично отобрал лучших лучников и мечников, не обращая внимания на наличие дворянского звания и основываясь лишь на том, насколько хорошо они знают свое дело и насколько будут послушны моей воле.
Вернувшись в свою комнату, я обнаружил там своего приемного отца де Савера, устроившегося в самой вольготной позе возле стола, на котором стояла кружка вина, был разложен хлеб и дымилась миска с мясом. Свою кружку зн Мишель держал в руках, на полу стоял ополовиненный бочонок – такие же бочонки виночерпий держит для самого графа.
Я уже пробовал это винцо и потому невольно улыбнулся. Де Савер перехватил мой взгляд и тихо засмеялся в ответ.
Мы обнялись. Я подсел к столу и, налив себе полную кружку, с удовольствием опрокинул ее в глотку.
Эн Мишель благосклонно наблюдал за мной. Я наполнил его кружку и затем снова налил себе, наши руки поднялись в одновременном салюте. Мы еще раз выпили.
– Я вижу, мальчик мой, ты растешь не по дням, а по часам. Удачно, что ты при графе, боюсь, что для ночной работы ты теперь слишком здоровенный. Рослый вор – не вор, а мишень. Как же хорошо сложилась судьба! Вот уж не думал, что буду так радоваться, похоронив своего Черного Лисенка... – он снова засмеялся.
– Хорошее мясо, – я извлек из миски добрый кусок говядины, макнув его в жир, положил на кусок хлеба, как это любил учитель, и подал ему. Де Савер явно хотел что-то сказать, и я не собирался тянуть его за язык. В конце концов, этот визит был первым за четыре года моей службы у Тулузского.