- Он бегает по улице, - объясняет немец по-русски, - и поджигает наши дома.
- Зачем? - хмурится Слюсарев.
- О, зачем? - всхлипывают женщины.
- Жечь не надо! - жестко говорит Слюсарев. - Довольно. Пожгли вы. Всю Европу пожгли. Будет! Где он?
- Вот он, вот он! - кричат на всех языках немцы.
Неподалеку мрачно стоит грязный, седой, всклокоченный немец в рваной соломенной шляпе. Смотрит исподлобья.
Увидя обращенные к нему взоры русских солдат, вытягивается, как только немцы умеют вытягиваться, мгновенно деревенея и превращаясь в автомат.
Потом он зачем-то начинает раздеваться. При этом он бормочет что-то бессвязное. Ничего нельзя разобрать.
- Он что же, сумасшедший? - догадывается Слюсарев.
- Да, да! - кричит немец. - Но он опасный сумасшедший. Он сожжет весь город, а нам отвечать за него. Убейте его, пожалуйста, битте!..
Слюсарев посмотрел на них на всех и вдруг захохотал.
- Ага! Теперь вы просите уничтожить ваших сумасшедших? А что ж вы сами-то раньше не связали да не убили вашего главного сумасшедшего Гитлера, а? А выпустили его мир жечь... А теперь... Эх, вы!.. - И он брезгливо трогает плечо маньяка. - Ну ты, пойдем, что ли!..
...Рассеивается дым...
Через главную площадь Шверина медленно и молча идет колонна.
Это - советские дети, освобожденные из лагерей смерти, из рабства, из "экспериментальных" клиник...
Истощенные, измученные, с лицами уже не детскими, бледными и бескровными - молча идут они на сборный пункт, где ждут их машины.
А на тротуарах так же молча, словно застыв, стоят бойцы и офицеры майоры, полковники, даже генералы. Стоят и вглядываются в бледные ребячьи лица, ищут своих.
И Дорошенко стоит тут же. На его каменном лице не заметно волнения. Только глаза с тоской и надеждой ищут, ищут, ищут одного среди тысячи...
И взволнованный Автономов тревожно следит за движением его взгляда больше, чем за колонной...
А дети идут, идут...
Вдруг нечеловеческий вопль вырывается из толпы офицеров:
- Вася!..
Какой-то пожилой майор бросается к колонне, выхватывает сына и прижимает, плача и ликуя, к своей груди...
На минуту смешалась колонна...
Кто-то закричал, заплакал...
Застыв, стоит Дорошенко.
И вот снова идут и идут дети... Их много, но нет среди них одного Юрика...
...Прошла колонна...
Осунувшийся и словно еще более постаревший Дорошенко медленно идет по улице.
И рядом с ним - верный и молчаливый друг его - корреспондент Автономов. Чуть сзади - Савка Панченко, ординарец.
Догорают пожары...
Стали на привал кухни...
Надвигаются сумерки.
Дорошенко останавливается перед серым целым зданием. Передернул плечами. Словно стряхнул с себя горькое - личное. Он больше не отец, потерявший детей, он снова офицер, строгий, волевой, требовательный.
- Посмотрим, - говорит он негромко. - Пожалуй, подойдет для штаба.
И он, сильно толкнув дверь, входит.
...Они идут по лестнице.
Пуст дом. Пуст, как тот домик с зеленою крышей, там, у Днепра...
И опять Дорошенко идет впереди, а сзади него - как тень - Автономов и Савка.
Они идут по пустым комнатам, по лестницам, через залы, где мусор и запустение...
Проходят второй этаж, поднимаются на третий и входят в большую полутемную комнату.
Распятье на стене.
Поникший Иисус в терновом венце...
Дорошенко останавливается на пороге.
И навстречу ему поднимаются все, кто есть в зале.
Это - дети. Немецкие дети. Приют.
Старая монахиня в белом чепце испуганно смотрит на майора и медленно поднимает руки вверх.
И дети вслед за нею поднимают руки.
Они стоят, эти маленькие, жалкие дети, и дрожат всем телом.
Что станет делать с ними большой и страшный русский офицер?
Будет убивать их, отрывать руки, ноги, мстить?.. Он стоит в дверях, широко расставив ноги, и смотрит.
Думает ли он сейчас о Юрике, о Гале, о доме своем разоренном, о жене на виселице?..
Он молчит.
Потом, не оборачиваясь, хрипло произносит:
- Савка!
Савка молча появляется рядом.
Продолжая смотреть на детей, Дорошенко приказывает Савке:
- Этих детей... накормить... быстро... И устроить куда-нибудь... Хорошо устроить. И чтоб я их... не видел!
И, круто повернувшись, выходит из зала.
...Госпиталь.
Вася в халате сидит на койке.
- Вот вам и ноги, Вася, - говорит Галя и подает ему костыли.
Вася робко берет их. Оперся на костыли. Встал. Засмеялся.
Солнечный луч играет на полу.
- Жить буду, Галя? - весело спросил Вася.
- Будете!
- И ходить буду?
- Будете.
Вася неуверенно сделал шаг. Сморщился. Опять пошел.
- На костылях всю жизнь ходить буду, а? - вдруг обернулся он к девушке.
- Что вы! Это временно. - Она следит за его движениями с неясным вниманием матери, у которой ребенок начал ходить.
Вася уверенней зашагал по палате.
Вдруг остановился.
- А воевать буду? - тихо спросил он.
- Будете! - улыбнулась Галя.
- Буду? - обрадовался Вася и закричал: - Живем, Галя! - И поднял костыль, как шашку.
...В соседней одиночной палате лежит Ирина, девушка из Жолибужа.
Ее интервьюирует Мак Орлан, знакомый уже нам американский корреспондент.
- Колоссально! - восклицает он. - Все, что вы нам рассказали, - первый сорт. Люкс! Я напишу о вас статью "Девушка из Жолибужа". А? Хорошо? Кричит?
- Не очень... - улыбается Ирина.
- Да. Вы правы. Тогда так: "Девушка, которая убила сорок мужчин". А?
- Врагов...
- "Девушка, которая убила сорок гитлеровцев"? Мм... это уже хуже. Не кричит. - Он усмехается. - Я скажу вам в двух словах тайну прессы. Все дело не в статье, а в заголовке. Но заголовок должен кричать.
- Я дам вам заголовок, - говорит, усмехнувшись, Ирина. - Вот. "Правда о варшавском восстании". Это здорово кричит.
- Вы думаете? - Он с сомнением покачал головою. - Правда? Восстание? Мм... это слово в чисто славянском вкусе. Мистика. Американский читатель любит точные понятия.
- Я знаю, - улыбается Ирина. - Цифры, деньги, кровь. Вам нужен заголовок в таком вкусе: "Восстание, которое было куплено за столько-то фунтов стерлингов и продано за столько-то". А? Это кричит?
- О-о! - смеется Мак Орлан. - Вы могли бы быть репортером. У вас есть чутье и чувство юмора. Я очень рад знакомству с вами. - Он чуть приподымается с места и кланяется.
- Спасибо. Я тоже рада вам.
- А теперь вернемся к делу. Я имею еще последний вопрос, но очень важный. Я хочу знать, что думают теперь... когда все кончилось... что думают поляки о Бур-Комаровском, об англичанах, о русских?..
- Вы хотите знать правду?
- О да!
Ирина оглядывается вокруг.
Мак Орлан тоже.
- Вы можете говорить вполне спокойно, - тихо произносит он. - Мы одни... и говорим по-английски... я гарантирую тайну...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});