Читать интересную книгу Уроки русского - Девос Елена

Саша с некоторых пор стал говорить маме, что поедет в Россию, в Москву. К папе. Когда он произнес это в первый раз, Таня подумала, что ослышалась. Она вышла замуж на седьмом месяце беременности за красавца управляющего модным парижским отелем около вокзала Аустерлиц.

— У тебя папа — Ксавье, — спокойно сказала Татьяна.

— У меня папа — Никита, — спокойно сказал Саша.

В эпоху Интернета, как известно, не родители находят детей, а дети родителей — и в роли капустной грядки выступает фейсбук, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Саша нашел Никиту в два счета. В результате состоялась встреча на Эльбе, в смысле Никита, Саша и Таня встретились в гостинице недалеко от Вандомской площади и обсудили Сашины планы на будущее. Никита звал Сашу работать в Москву, в свою, теперь уже очень крупную, фирму. Татьяна решила, что как бы там ни было — здесь ему работать или в России, а «русский свободно» должно означать прежде всего «русский грамотно». Так в Сашиной жизни появились я и шесть учебников русского. И мы углубились в упражнения типа «спишите, вставляя пропущенные слова». Увы, мама была права: Саша сначала старался увильнуть от выполнения задания, он ненавидел самостоятельность, с тихой тоской смотрел на список книг и говорил: «А можно это сделать устно?» Но и на мою улицу пришел праздник, когда я стала сочинять для него диктанты. Каждый раз я предлагала десяток тем и смотрела, что ему нравится. И методом дедукции я загарпунила трех китов, на которых довольно прочно держался Сашин мир. Китами этими были теннис, покер и кино.

— А какое отношение кошки имеют к Роланд Гаррос? — удивленно взглянул он на меня, прежде чем вывести название диктанта.

— А вы знаете, что кошки… — начала я и вздохнула. — На самом деле это жуткая история. На ракетки самого высокого класса ставят струны животного производства, и так уж получилось, что самыми лучшими струнами оказались кошачьи кишки. По-французски — boyau. А по-русски — кетгут. Но послушайте… — прошептала я в упоении, внезапно догадавшись что, — ведь это же cat guts!

— Ну да, конечно, жилы, — поправил меня он. — Слова «кетгут» я не слышал, а вот про жилы знаю, они ужасно дорогие. Ими ведь чемпионы только играют. Я один раз только ими играл. Нет, соревнование было… не очень знаменитое, но на Лазурном берегу очень даже много про него писали. Я помню, мы выехали туда с мамой утром, еще темно было…

И тут меня как ударило: Саша, который говорил только «да и нет, а можно это слово не читать», льет и льет мне по-русски уже четверть часа, и его «как сказать» всегда находят верное продолжение. Весь этот огромный пассивный словарь, который обрастал мамиными словечками, книгами, бесценными каламбурами, тайной перепиской с отцом, русскими фильмами и, может быть, все-таки уроками «чему-нибудь и как-нибудь» — весь русский лексикон всколыхнулся у него в голове, загудел от напряжения и запросился наружу.

Только вот с письмом у него было слабовато. И тут я подумала: а что если потренироваться на биографии Федора Михайловича? Да, перепиши-ка ты мне, голубчик, к понедельнику биографию Достоевского — даты подучишь и про Баден-Баден дочитаешь. Вообще, чудесный текст — биография. Хочешь — месяцы учи, хочешь — цифры. Столько фраз о возрасте, о семье, бабушках, тетях, дядях и племянниках, а уж как свадьбы пойдут… Вот и выучим: тесть и теща. Деверь и золовка. Крестник, крестница. Крестный. Странно, Рождеством пахнет слово. То ли потому, что первый раз в «Щелкунчике» Гофмана натыкаешься на него. Это же он, Дроссельмейер, дарит маленькой Мари заколдованного принца с деревянной бородой. А другие слова, помню, казались такими некрасивыми… Слушаешь, что бабушка соседкам говорит, и смеешься, да и как такое слушать серьезно? Вот тесть с тещей — как две коврижки, хлебные такие, мукой пахнут. А свекор и свекровь — свекла на свекле и свеклой погоняет! И золовка — так и думаешь про спичку обгорелую, и деверь — вроде как дверь, но кособокая такая…И вдруг среди всего этого зверинца — она. Пришла невестой и осталась невестой — уменьшилась только. Жена для родителей мужа — невестка.

— А у французов все просто, — пожал плечами Саша. — Belle-mère, beau-père, beaux-parents. Красивые — значит, чужие. Странно как-то получается… А у англичан еще не легче — законные! Братья и сестры мужа — братья и сестры по закону. «Родители по закону» — теща и тесть.

— А у нас есть выражение «вор в законе», — добавила я.

— А что это? — сказал он.

— А это вот что: есть вор, но его никто не трогает…

Пригородные парижские поезда, точно цирковые пони, носят коротенькие несложные имена, которые написаны у них на лбу, прямо над кабиной машиниста: ВИК, ДЕБА, ВЕРИ… В тот день меня везла ПОЗИ. И небольшая авария с ПОЗИ привела к тому, что мы встретились с Сашей на пороге на полчаса позже назначенного. Мой поезд остановился прямо на выходе из туннеля, на выезде из города — и неожиданно я увидела то, что не успевала разглядеть за пять-шесть лет. Весна заблудилась в туманных перелесках. Кругом цвел боярышник, и колючая собачья роза, и персидская сирень, которая будет волновать студиозусов все лето. Заросли дикого овса уже тянули к солнцу свои метелочки, воздух отдавал молодой листвой, влажными цветами, июнь медленно разворачивал свои кольца. Железнодорожные пути посыпаны свежим щебнем — яркая, чужая, светло-серая полоса легла поверх полосы зимней, буровато-коричневой и промасленной.

Подкатив на всех парах к номеру 35 на улице Шарля Де Голля в городе Кламар, я уже готова была, как порядочный французский гражданин, ругать общественный транспорт.

— Как же вы так, — сказал Саша и щелкнул ключом в замке, открывая дверь. — Последний звонок сегодня, а вы опаздываете.

Он был подозрительно душист и свежевыбрит, туфли выглядели так, словно их долго и старательно чистили и натирали ваксой.

— Мне так неловко, — сказала я. — Из-за поезда все.

— Из-за поезда у женщин много чего случается, — сказал он. — Возьмите хотя бы Анну Каренину.

Холодок пошел у меня по лопаткам.

— Сашенька, — тихо сказала я, и рука моя замерла, прежде чем опустить синюю шаль на офисную вешалку, — вы начали читать? Правда? Как обещали?

— Пятую главу уже. Знаете что, — вдруг протянул он руку к моему платку, взял его и передал мне, — ведь я уезжаю в воскресенье. Все-таки последний урок. Все-таки целый год вместе. Давайте сегодня займемся русским устно, давайте пройдемся, такая погода сейчас…

Мы шли куда глаза глядят по светлой, наскоро умытой дождем улице, и так остро пахло сиренью из сквера, наверное, последней в этом году. На окраине города был июнь, но такой, что напоминал чем-то Москву той самой мандельштамовской поры:

Немного красного вина, немного солнечного мая

И, тоненький бисквит ломая, тончайших пальцев белизна.

Немного красного вина мы решили выпить за его отъезд в небольшом кафе «У трех дорог».

— Вы помните, кстати, как мы встретились?

Я покачала головой. Он стер пальцем пылинку с теплого бокала.

— А я вам скажу. Вы сидели за столиком в приемной, и вот эта шаль была у вас в руках, и мама нас познакомила… Потом вы прошли в переговорную, и, пока я раздевался, мне было слышно, что вы ходите вдоль стены и плачете. А потом открыл дверь — смотрю, вы развешиваете картинки на этой стене и носом шмыгаете: дождь был холодный на улице, а платка у вас не было. И я тогда принес бумажные платки, помните?

— Да, действительно.

— Вам мама ничего не говорила тогда?..

— Нет. Ничего такого. А что?

— Что она удивилась. Ведь я же не хотел никаких уроков, я против был. А встретился с вами — и согласился. Мне стало легко. Мне стало легко говорить. Вот скажите, когда я пропускал урок, когда?

— Один раз, кажется… — подумав, сказала я.

— Да. В феврале. Я тогда совсем охрип, и мама сказала: не смеши Светлану, куда ты собрался. А то бы я пришел все равно.

— Все равно?

— Да, — он глотнул светло-красное «Brouilly» и аккуратно поставил недопитый бокал на обшарпанную стойку бара. На розоватом стекле играет солнце, цветочник поливает цветы на тротуаре, и распахнуты двери булочной, где только что испекли свежий хлеб. Гарсон, пролетая мимо, приподнял один из бокалов и подложил под него тонкую бумажную полоску — счет. Саша остановил мою руку, которая потянулась было за бумажником, сгреб бумажку дрожащей пястью и ушел рассчитываться в бар. Мы не спеша пошли к перекрестку, за которым начиналось шумное царство пригородных поездов.