Читать интересную книгу Партизанская искра - Сергей Поляков

И потянулась ровная прочная нить воспоминаний.

…Летние сумерки. Отец, мать, сестренка Маня и он на кухне за ужином после трудового дня.

Вдруг на пороге открытой двери появился человек, неожиданно, будто из-под земли.

— Добрый вечер! — нарочито пониженным голосом здоровается незнакомец.

— Добрый вечер, — отзываются отец и мать, не зная кому.

Неловкое молчание.

— Не узнаете? — попрежнему басит незнакомец.

— Да вроде нет, — отвечает отец.

— Значит богатым буду, Карпо Данилович, — уже своим голосом произносит гость.

— Ваня! У чтоб тебя! Вот загадку ты нам задал! Гляди, вот он, наш матрос Кошка! — весело кричит отец, увесистой рукой хлопая по плечу невысокого молодого моряка. Веселый же этот тато, всегда с шутками-прибаутками. А голос — медная труба, как захохочет, так, верно, в Первомайске слышно.

— Какими ветрами?

— Зюйд-вестом, Карпо! — козыряет матрос. — В отпуск пришвартовался к крымской пристани.

Это сосед Гречаных Иван Криницкий-теперь моряк Черноморского флота. Он с гордостью носит морскую форму и щеголяет непонятными морскими словами.

— Ну, как тут, в вашей бухте, все спокойно, без аварий?

— Да, будто все в порядке, бедствий не терпим, — отшучивается отец. — Зажигай, мать, лампу.

Впервые Парфентий видит настоящего матроса в полосатом тельнике, клеше и бескозырке с золотыми якорями на ленточках. Как зачарованный, смотрит он и не может оторваться. А молоко из ложки льется на колени.

— Ешь, — говорит мать.

— Не хочу, — отвечает Парфентий. Не до еды ему.

— Парфуша! — удивленно восклицает матрос. — Какой большой стал.

Схватив мальчика, он подбрасывает его под самый потолок. Парфуше немного страшно, но признаться в этом стыдно — что подумает о нем матрос?

— Скоро во флот пойдет, моряком будет! — смеется матрос и примеривает на льняной голосе Парфуши свою бескозырку.

Заблестели от счастья голубые глазенки под непомерно большой бескозыркой, две ленточки ласково обвили шею, легли золотыми якорями на грудь.

В тот памятный вечер моряк много рассказывал о своей интересной морской жизни. Парфентий не знал, правду ли говорит матрос, или по привычке многих моряков привирает, выдумывая интереснейшие истории, но только он, Парфентий, не проронил ни одного слова и во все поверил.

Было уже поздно, а спать не хотелось. Так бы вот сидел и слушал до самого утра.

Но вот матрос собирается уходить. Как не хочется расставаться с дядей Ваней и с его чудесными рассказами. Парфентий нехотя возвращает бескозырку, уж больно по душе пришлась она ему.

Моряк видит грусть мальчика. Все моряки особенно уважают людей, которые разделяют с ними любовь к морю, лучше которого, по их мнению, нет ничего на свете.

— Не горюй, Парфуша, — ласково говорит дядя Ваня на прощание, — я тебя возьму с собой на корабль. Будем вместе плавать. Пойдешь во флот?

— Когда? — не задумываясь, выпаливает Парфентий.

— А вот отбуду отпуск и махнем с тобой. Хорошо?

— Да, — поспешно соглашается Парфентий.

Все хохочут. Но Парфуша, насупившись, молчит. Ему совсем не смешно, напротив, досадно и непонятно, почему все смеются. Он срывает зло на сестренке.

— А она чего регочет? Дам вот!

— Ну конечно, ничего тут смешного нет, — говорит дядя Ваня, смеясь. — Поедем, Парфуша, обязательно поедем. А то, что они смеются, — ты не обращай внимания, это они от зависти. Их во флот не примут.

Обрадованный Парфентий согласно кивает головой.

— На кого же ты мамку оставишь, сынок? — с грустью спрашивает мать.

Но Парфуша не чувствует подвоха и резонно отвечает:

— Тато остается и она, — указывает он на сестру, — она все равно во флот не годится. — И чтобы не опечалить родных, он успокаивающе добавляет: — А мы с дядей Ваней в отпуск приедем.

Снова все хохочут, а матрос заливается пуще всех, приговаривая:

— Правильно, Парфуша, пусть смеются, мы их все равно не возьмем на корабль, — и шопотом на ухо добавляет: — ты приходи завтра ко мне, я тебе такое расскажу!

При этих словах дядя Ваня загадочно подмигнул и на прощание руку подал, как большому.

С этого вечера началась их дружба.

Словно чудные сказки слушал Парфентий рассказы о морях с мудреными названиями, об островах, где живут люди разных цветов кожи, о деревьях, совсем непохожих на наши, о страшных штормах, которые нипочем могучим кораблям, величиною, пожалуй, с самый высокий дом в Первомайске. Моряк рассказывал об отважных советских матросах и капитанах, не ведающих страха. Но особенно запомнил Парфентий рассказы о далеких чужеземных портах, где очень тяжело живется черным, желтым и краснокожим мальчикам.

О многом, о многом еще поведал Парфентию черноморский матрос.

Потом дядя Ваня уехал. Но тот волшебный мир, что привозил с собой, моряк оставил Парфентию. Этот мир прочно вселился в детскую душу и зажег в ней, еще не совсем понятную, но неугасимую мечту.

Парфентий чаще стал бывать на речке. Теперь он как-то по-особенному стал воспринимать ее, то зеркально-гладкую, то подернутую свинцовой рябью. Это была уже не просто вода, в которой купаются, стирают, а широкое, необъятное пространство, по которому, пусть в воображении, плавают большие корабли. Отдалился и остров, поросший уже не простыми вербами, кленами и акацией, а могучими тропическими деревьями-великанами. И появились в этом лесу львы и тигры, пантеры и слоны, полосатые зебры и быстроногие антилопы.

— Тату, я хочу корабль, — заявил Парфентий отцу.

— Игрушку такую?

Нет, не об игрушке завел речь мальчик.

— А какой же ты корабль хочешь?

— Такой, на котором чтобы капитан и матросы. Большой… выше самого большого дома в Первомайске.

— Ах, вон что! — удивился отец и, не удержавшись, захохотал. — Что же ты с таким кораблем делать будешь?

Но вопрос этот нимало не смутил Парфентия. Он заявил:

— Плавать.

— Где?

— На Кодыме. Дядя Ваня будет капитаном, а я матросом. И Миша Кравец, и Митя Попик, и Ваня Беличков тоже будут матросами.

Тут отец захохотал пуще прежнего.

— Мать, слышишь? Сын хочет адмиралом быть.

Отец долго смеялся, и мать смеялась, и Маня смеялась. Потом отец перестал смеяться и сказал:

— Хорошо, сынок, вот пойдешь в школу, станешь хорошим учеником, тогда у тебя будет корабль.

— Большой?

— Ну, может и поменьше дома в Первомайске, но плавать на нем можно будет.

И каждый из них сдержал свое слово. Парфентий пошел в школу и стал хорошо учиться. А когда перешел во второй класс, отец подарил ему новую голубую лодку «Мцыри», ту, что теперь, постаревшая, хранилась в камышах.

А время шло. Проворно бежали школьные дни. Вот второй и третий класс остались позади. Парфуша любил школу, дружную школьную семью. Но больше всего он полюбил книги. Много прочел он их, многое из них узнал. И тот мир, который раскрыл перед ним черноморский матрос Иван Криницкий, стал тесен. Новый, более широкий мир засверкал перед мальчиком яркими волшебными огнями. Жалко, что школьная библиотека так бедна.

— Тату, я хочу книжки.

— Какие книжки?

— Интересные.

— Разве в школе мало книжек?

— Про моря, про путешествия я все прочитал. А про лису и про волка я не хочу.

— Не знаю, сынок, какие тебе книжки нужны.

— Вот какие, — сын протянул отцу бумажную трубочку, похожую на лотерейный билет.

— Ну, ну, что мы тут вытянем на счастье? Это был список книг, составленный для Парфентия Владимиром Степановичем.

— О-го-го-го-оо! Да тут что-то очень много, пожалуй на целую бричку наберется, — говорит отец, озабоченно сдвинув светлые, как на негативе, брови.

Но тато любил Парфушу, понимал, что хочет сын, и старался исполнять его желания. Сердцем простого человека он чуял, что эти желания были отнюдь не прихоть избалованного ребенка, а нечто большее. Он видел, с какой любовью и страстью сын тянется к знаниям, и шел ему навстречу. Сам-то он, Карп Гречаный, вырос в батраках, малограмотным и знает, «почем фунт лиха».

— Хорошо, сынку, будет сделано. Вот поеду в Одессу, привезу тебе книжки, какие надо.

Зимними ночами, когда все домашние засыпали, Парфентий тихонько вставал с постели, зажигал свет и читал украдкой, заслонив лампу от матери.

Но чуток материнский сон. Неосторожное движение на стуле или громкое шуршание переворачиваемой страницы, и мать открывает глаза.

— Парфуша, ложись, поздно уже.

— Сейчас, мама, — молвит Парфентий.

— Ложись, — настаивает мать.

— Ложусь, ложусь. Парфентий привстает для видимости.

Попрежнему шелестят одна за другой страницы. То хмурятся, то поднимаются в удивлении брови, падает на глаза, мешая читать, упрямая золотистая чёлка.