В тот вечер Мария появилась в синем платье с белым воротничком, ее иссиня черные волосы красиво ниспадали на плечи; она сняла очки с толстыми стеклами в массивной оправе и даже припудрила лицо, чтобы скрыть юношеские прыщики. Когда же она села за пианино, чтобы аккомпанировать себе, ее, конечно, нельзя было назвать красавицей, однако она становилась все неотразимее по мере того, как музыка все больше и больше наполняла восторгом ее существо. Началось выступление, как всегда, с неувядаемой «Ла Паломы», затем последовала «Аве Мария», и под конец Мария исполнила знаменитую хабанеру из оперы «Кармен». Эту арию, безусловно, не поют тринадцатилетние девочки, но она исполнила ее с таким эмоциональным подъемом и страстью, что тут же покорила сердца слушателей. Вдохновленная примером своей героини и полностью войдя в ее образ, она, исполняя арию «Кармен», выхватила гвоздику из стоявшей перед ней вазы и бросила капитану, будто тот был Хозе. На следующий день капитан в знак признательности подарил ей куклу; девочка спрятала ее в чемодан, как священную реликвию; и не удивительно — это была первая игрушка в ее жизни. Евангелия, похоже, полагала, что чудо-ребенок не должен тратить драгоценное время на пустые детские забавы.
Вот так Мария под неусыпным надзором честолюбивой матери невольно вошла в роль актрисы. В дальнейшем она сохранит о своем детстве самые мрачные воспоминания, которые не могли не повлиять на ее отношение к матери. «Когда с ребенком обращаются подобным образом, он слишком рано взрослеет и становится похожим на маленького старичка, — любила она повторять. — Нельзя отнимать детство у детей. И только, когда я пела, мне казалось, что я любима…»
До самых последних дней она будет болезненно ощущать недостаток любви в своей жизни, и это чувство обделенности не компенсировало то огромное счастье, которое она испытывала на сцене.
Кроме того, у Марии была еще одна причина, чтобы упрекнуть мать: недостаток образования. Она чувствовала этот пробел в материнском воспитании своим незаурядным от природы умом. Вопреки заверениям Евангелии, ее дочь поглощала сладости гораздо в большем объеме, чем занималась литературой или математикой, а посещаемая девочкой скромная школа на авеню «Амстердам» давала ей весьма смутные представления об этих предметах. Впрочем, Евангелия нисколько не заботилась тем, чтобы дать дочери достойное образование: она хотела сделать из нее звезду, а не превратить ее в синий чулок. Она считала необходимым развивать только вокальные данные дочери; заботиться о ее интеллектуальных способностях казалось ей пустой тратой времени. И даже в отношении своей любимицы Джекки Евангелия придерживалась такой же формы воспитания с той лишь разницей, что в ее случае ставка делалась на красоту, грацию и обаяние, чтобы подцепить богатенького мужа, а вовсе не получить диплом.
Итак, Мария, покинув Нью-Йорк, навсегда распрощалась с надеждой приобрести хотя бы какое-то общее образование. Разумеется, по дороге в Грецию девочка вовсе не горевала о том, что больше не будет ходить в школу. После музыкального дебюта она пожинала плоды своего упорного труда; к ней относились, как к юной королеве, и, когда «Сатурния» — так называлось судно, на борту которого плыли мать и дочь, — причалила в порту Патрас, капитан вместе с офицерами провожали Марию до самого конца трапа.
Это была первая встреча с землей предков, и она сразила Марию наповал. О Греции она знала лишь то, что смогла почерпнуть из обычаев родственников, соблюдаемых ими на чужбине; в их жилах текла кровь вечной Греции, Греции морей, Греции античных героев, известных из мифологии; и эта горячая кровь могла мгновенно ускорять свое течение.
И все долгое путешествие в поезде — убогом трясущемся задымленном составе, который мог быть только в стране с беззаботными жителями — в Афины Мария не могла оторвать взгляд своих огромных черных глаз от открывавшихся за окном роскошных пейзажей. И тем не менее не будем преувеличивать — скорее всего, она не могла оторваться от огромного куска пирога, приготовленного в дорогу Евангелией. И все же, насытившись, Мария прижалась лицом к оконному стеклу. Ей уже захотелось, чтобы это путешествие никогда не кончалось. Но вот и платформа железнодорожного вокзала, где столпилась ее многочисленная родня, собравшаяся по поводу возвращения двух заблудившихся овец в родное стадо. Все в сборе: дядюшки Филу и Эфтимиос, тетушки Калия, Пипица и София, а также Джекки, и целый выводок двоюродных братьев и сестер, сгоравших от любопытства поскорее увидеть приехавших издалека «американцев». И только бабушка — вдова «поющего полковника» — осталась дома, чтобы приготовить пироги и сладости, без которых в Греции не обходился ни один праздник. Несомненно, Мария набросилась на эти лакомства, как только переступила порог дедовского дома.
Это было просторное жилище, где царствовал уютный полумрак, столь характерный для домов зажиточных людей в жарких странах. Мраморные полы, парадная лестница, огромные комнаты, широкие кровати, от которых исходил легкий запах нафталина, не могли не произвести впечатление на Марию, привыкшую к тесноте нью-йоркских квартир. Можно сказать, девочка почувствовала, что находится среди фантастических декораций, ставших для нее реальностью, как покажет будущее. Однако самой восхитительной комнатой ей показалась кухня! Столь просторное помещение обещало ей горы еды.
— Что же касалось Евангелии, то она была не прочь блеснуть перед родней приобретенным за океаном городским лоском. И, не откладывая дела в долгий ящик, немедленно приступила к устройству карьеры своей дочери. Марию тут же попросили продемонстрировать вокальные данные, что она сделала без особого удовольствия, поскольку при всей своей любви к пению одаренная девочка не имела никакого желания петь по требованию. Впрочем, заключение, вынесенное родственниками, обескуражило и мать, и дочь. Безусловно, малышка обладает сильным голосом, что удивительно для детей ее возраста, но не лучше ли было ей заниматься пением как хобби и подумать о более серьезном образовании? И только дядюшка Эфтимиос — возможно, потому что сам обладал прекрасным голосом — выступил в поддержку сестры. Именно он отвел свою юную племянницу к бывшей оперной певице Марии Тривелле, чья сценическая карьера лирического сопрано, похоже, не удалась, но что отнюдь не помешало ей преподавать в консерватории в Афинах.
Как же тряслась от страха эта девочка, которой еще не исполнилось и четырнадцати лет, стоя в то сентябрьское утро 1937 года на пороге взрослой жизни. В своем тюлевом белом платьице и носочках она чувствовала себя то овцой, отданной на съедение волкам, то Давидом, входящим в ров со львами. И этот первый приступ страха будет повторяться на протяжении всей ее артистической карьеры и бесследно исчезать только с поднятием театрального занавеса. Девочку охватила настоящая паника еще и потому, что она прибыла на прослушивание в сопровождении целой делегации, состоявшей из тетушек и дядюшек, спешивших, перебивая друг друга, дать ей последние советы и напутствия. И конечно же больше всех усердствовала в этом Евангелия, которая тоже чувствовала, что настал решающий момент, и вот-вот она должна будет узнать, оправдаются ли ее надежды или же, напротив, им не суждено сбыться…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});