Читать интересную книгу Венок на волне - Виктор Степанов

И тут меня словно за язык дернули.

- Товарищ мичман, - сказал я в сердцах, - мы что, маршировать приехали или морскому делу учиться? Море в двух шагах, а ни разу не искупались.

Мичман смял сигарету, взял пачку, положил в карман и встал. Ну, думаю, сейчас выдаст по первое число. А он нет - посмотрел на меня соболезнующе и ответил, обращаясь ко всем:

- Порядок есть порядок. Были бы вы на пляже - другой вопрос. Даже у меня нет такой власти, чтобы разрешить вам купание. "Добро" надо испрашивать у начальства повыше. Дадут "добро" пожалуйста. Море любит порядок.

Вот оно что! Значит, и над морем есть начальство. Значит, шуми не шуми, волнуйся не волнуйся, а порядок есть порядок, и точка. Значит, море хоть и огромное, но не все одинаковое. Есть море гражданское что хочу, то и делаю, как Борисово например, которое в Хосте. А есть море военное без приказа, без разрешения ни шагу. И это море, выходит, мое. Такое мне досталось. Прежде чем окунуться, я должен испросить "добро" у мичмана, он - испросить у командира части, а командир... Командир еще подумает, дать "добро" или нет.

С этими невеселыми мыслями я вышагивал в строю.

- Разом-кнись! Сом-кнись! Напра-во! Шагом марш! Выше, выше ногу, командовал мичман. - Видели по телевизору, как на парадах шагают? Вот так, и даже лучше, должны ходить вы.

Так то на параде, на Красной площади, у всей страны, у всего мира на виду! А здесь пыль да песок, и в "гд" его набилось столько, что каленым железом жжет мозоли. И ноги как чугунные. И никто нас не видит, кроме товарища мичмана. И никогда нам не маршировать по Красной площади. А на кораблях строевых парадов не устраивают. Кому, зачем это нужно, если в двух шагах море. Море! Посадил бы на шлюпку, дал бы весла - и командуй на здоровье. Мы же моряки, товарищ мичман!

Не одна неделя и не две, а много-много дней прошло, пока я понял, что строй - это дисциплина действий. Может, сто, а может быть, тысячу километров прошагает человек на занятиях строевым шагом, пока наконец ощутит и телом и сердцем справедливость этих слов. Есть неуловимая связь между четкостью движений в строю, дружной согласованностью шага матросской колонны и мгновенной реакцией, единым порывом экипажа корабля в минуты напряжения всех сил - в минуты боя, пусть даже учебного.

Есть невидимая, как напряжение в проводах, не бьющая током связь между "Становись!", "Равняйсь!", "Смирно!" и "По местам стоять!", "С якоря сниматься!", "Аппараты товсь!", "Пли!".

Я этого тогда еще не понимал, как первоклассник не понимает смысла слова, складываемого по слогам. Это были азы службы. И мне еще предстояло соединить, осмыслить такие разные, не относящиеся друг к другу прямо, нестыкуемые учебные дисциплины, как строевая подготовка и радиоэлектроника, устройство шлюпки и современные виды корабельной связи.

Пока что я только был одет по-матросски, но еще не стал военным моряком. И прежде чем я произнес клятвенные слова военной присяги, прежде чем мою бескозырку обвила черная лента с золотыми буквами, я должен был научиться элементарному - ходить, бегать, прыгать, ползать, а главное держать в руках оружие и владеть им.

Конечно, в тот день, когда мы впервые вышли на строевую подготовку, моя голова была занята не этими мыслями. Я настойчиво обдумывал одно и то же: как все-таки выбраться к морю. Через контрольно-пропускной пункт не пройти. Остается единственный путь - через забор. Незаметнее всего это можно осуществить напротив камбузных окон - места самые безлюдные. Да и забор там, кажется, пониже. И как только я его перемахну, меня сразу замаскируют кусты.

- Тимошин, где у вас левая рука! - услышал я голос мичмана. - Я же подал команду "Налево", а вы куда повернулись? Тряпочки, что ли, вам нашить на рукава?

"Придирайся, придирайся, - со злорадством подумал я, - а на море все-таки схожу. Что я, за тыщу верст киселя хлебать ехал?"

Свой план я осуществил после ужина. Когда нам дали полтора часа на подгонку обмундирования и в кубрике начался кавардак, я проскользнул мимо дневального и через минуту был уже по ту сторону забора.

Если бы засечь время, то полкилометра до моря, с учетом пересеченной местности, я пробежал, наверно, с результатом всесоюзного рекорда. У меня сразу перехватило дух, как только я поднялся на бугор, с которого во всю даль, куда ни взгляни, во всю ширь, куда ни повернись, катилось море. Оно дышало мне навстречу таким ветром, что падай вперед - не упадешь, воротничок затрепетал за спиной, вот-вот вырвется и улетит, парусом надулась роба.

Ура-а-а! Передо мной было настоящее море. Мое море! Совсем не то, что на фотокарточках Бориса или за волноломом.

Сизые волны громоздились одна на другую, сталкивались, поднимая каскады брызг, вставали на дыбы у берега и с грохотом разбивались о камни. Вода ходила ходуном, словно там, на глубине, сошлись в яростной битве стада слонов. Сцеплены бивни, закручены хоботы, еще секунда - и из распада волн выглянет лопоухая голова с маленькими покрасневшими глазками. Раздастся трубный клич, и все стихнет.

Но снова вырастает живой пенящийся холм, и снова кипит вода, опадая с невидимых гигантских спин.

Я сбросил робу и боязливо окунулся в волну. Ничего, ничего страшного! Только выждать, пока другая подкатит, подпрыгнуть и, как с горки, через гребень. Качнет, потормошит и отпустит. Вот уже по грудь, и можно плыть, как в люльке. Волна хлестнула по щеке, я набрал полный рот воды, поперхнулся и от неожиданности глотнул - горькая! Соленая морская вода, какой я еще не пробовал в жизни. И тут осмелел окончательно: давай, давай, а ну, навались, волны! Теперь я не жмурился, а смотрел им навстречу, и не только смотрел, а плыл: на горку с горки, с горки - на горку. Только не открывать рта, а дышать носом.

Так я барахтался, не заметив, что берег отодвинулся от меня на порядочное расстояние. Пощупал ногами дно и похолодел - не достать. Назад, назад! Я что есть силы загреб руками и почувствовал, что плыву на месте. Волны, откатываясь от берега, не пускали меня обратно. "Когда тонешь, главное не растеряться, взять себя в руки..." Кто это сказал? Я еще не тону. Вот почему мичман не пускал... И еще кто-то говорил, что в шторм море катится не только к берегу, но и от берега, может запросто унести. А на берегу - ни души, и, если начну тонуть, бесполезно кричать, все равно в этом грохоте никто не услышит.

Я опять попробовал достать ногами дно, и в тот момент, когда мне показалось, что пальцы коснулись песка, услышал крик. Не может быть! Здесь же нет никого... Мне стало жутковато.

Но крик повторился. "Эй... Эй... Пома... и через несколько секунд: ...гите ...гите!" Я повернулся на голос и в провале волны увидел стриженую голову и размахивающие руки. Метрах в двадцати, не дальше. Опять накатывалась волна, и опять захлебывающийся вскрик.

Я и тогда не мог понять и сейчас не представляю, как в этой сумятице волн доплыл до тонущего. Огненные круги вспыхнули перед глазами, кто-то, словно клещами, обхватил мою шею. Я крикнул, чтобы отпустил, и захлебнулся. Так, в погруженном состоянии, сам головой вниз, я волок его почти до самого берега. Думал, легкие взорвутся. А он уже по колено в воде стоял, все не отпускал. Я собрал последние силы и вырвался. И вдруг увидел, что это Сулимов, левофланговый, тот самый, который намекнул мне насчет Большого театра.

Я никогда в жизни не ругался, а тут...

- Эх, ты... - сказал я, не попадая зуб на зуб.

Он ничего не ответил. Все икал, натягивая робу. И потому, как он озирался, можно было догадаться, каким путем добирался до моря. Перед тем как шмыгнуть в кусты, Сулимов, не поднимая глаз, сказал:

- Ты только мичману не говори, что я... это самое... ну... плавать не умею.

Выждав, когда по всем расчетам Сулимов должен был оказаться в кубрике, я заспешил обратно. За какой-то час мое отсутствие вряд ли обнаружили. Приду как ни в чем не бывало.

Подтягиваясь на заборе, я осторожно заглянул во двор. Вокруг не было ни души. И, уже переваливаясь через острые штакетины, услышал воркующий басок:

- Смелее, смелее, товарищ Тимошин! Или каши мало ели?

Это был мичман, который вырос словно из-под земли. У меня отнялся язык.

Колдовство. Я не верю ни в какие телепатии. Но мичман обладал особым чутьем на все мои каверзы и оплошности. В этом за время прохождения курса молодого матроса я убедился не однажды.

За первое морское купание я расплатился первым нарядом вне очереди.

Видели бы мать и отец, видела бы Лида, видел бы Борис... Как хорошо, что они не могли этого видеть!

Я стоял перед строем, а мичман ходил взад и вперед, растолковывая смысл моего проступка. Мне особенно запомнилось новое словечко, которое он повторил несколько раз, - "самоволка".

Ребята переминались с ноги на ногу и жалостливо поглядывали в мою сторону. Переживали. И лишь у Сулимова в глазах застыло непонятное выражение. Словно бы он хотел что-то сказать, но не решался. Когда наши взгляды встретились, я ему подмигнул. Сулимов отвернулся.