Читать интересную книгу Ломбард шкур и костей - Роберт Кормер

Рядом с ней он почувствовал себя отнюдь не молодым. Что, ее свежесть и решительность заметно выделялась на фоне его усталости? Дело не только в возрасте, ему могло быть и десять, и пятнадцать. Все те признания в злодеяниях — все, что он выслушивал, неизбежно становилось частью его, что разделяло их намного сильнее, чем годы. Между ними пролегали целые миры.

— Что ж, давайте мне вашу информацию, — сказал Трент.

— Прочитайте этот факс. Брекстон слишком дотошен.

— Я хочу услышать это от вас. Расскажите мне о подозреваемом.

— Его зовут, как вы знаете, Джейсон Дорент. Ему двенадцать лет. Стеснительный, в какой-то степени интроверт, немного заторможенный. Но в прошедшем учебном году ударил одноклассника в школьном кафе. Очевидно, без особого на то основания. Был знаком с жертвой, жил с ней на одной улице. Он был одним из последних, если не самым последним, кто видел ее еще живой. Брекстон убежден, что преступление совершил именно он.

В тоне ее голоса снова был намек на сомнение. Инстинкт Трента редко его подводил, разве лишь когда он начинал подсчитывать свои успехи. Как бы то ни было, он старался не руководствоваться инстинктом.

— А вы? — спросил он.

Она послала ему полный удивления взгляд.

— Я?

— Да, вы считаете, что этот мальчик — преступник?

— То, что я считаю, наверное, не имеет значения.

— Нет, как раз имеет, — продолжал настаивать Трент. — Все имеет значение. И если вы что-нибудь знаете, то уж поделитесь этим прежде, чем я приступлю к делу.

Она вздрогнула.

— Все правильно, хочу заметить, что во многом я сомневаюсь. Отсутствуют физические доказательства. Ничто не связывает этого мальчика с местом преступления. И, мне кажется, что Брекстон испытывает излишнее давление. Городок, сенатор, сжатые сроки…

— Другие подозреваемые?

— Их не в чем заподозрить. Конечно, всегда опрашиваются члены семьи. Отец, мать, брат — с ними все ясно. Известно, кто, где и когда был, и что делал. Отец был у себя в офисе, мать с подругой ушли за покупками. Ее брат, его зовут Бред и ему тринадцать, весь тот день провел с двумя своими друзьями. Все это ни к чему не привело. Остается только Джейсон Дорент, — пучок волос упал ей на лоб. Она смахнула его рукой. — Меня не оставляет в покое эта ситуация. Я о Джейсоне Доренте.

— Вы упустили одну вещь, миссис Доунс.

— Что?

— Расследование.

Ее лицо напряглось, и щеки впали.

— Не думаете ли вы, что расследование пошло по неправильному пути? — спросил Трент.

Она вздохнула и повернулась к нему.

— Возможно, — затем снова содрогнувшись: — Но…

— Но что?

Будто внезапно приняв решение, она повернулась к нему и заглянула прямо ему в глаза.

— Разве это не ваше дело добиваться чьего-либо признания? Вы что, стоите перед выбором? Это меня беспокоит.

— А вы не думаете, что кроме признания нужно еще добиться и правды? — спросил он. — Расследования, ведь, служат именно этой цели.

— Не всегда, — ответила она. — В деле Блека и Эбота, там ведь, оба отказались от своих показаний…

— На суде было доказано обратное. Трудно отречься от записанного на пленку. Слово — не воробей…

И, наконец, Трент понял, чем его так беспокоила Сара Доунс — своими сомнениями в его расследовании. Чем-то она напомнила ему Лоту. Не внешне. В отличие от Лоты Сара Доунс была спокойной, уравновешенной и элегантной женщиной. У Лоты же во всем был полный беспорядок и абсолютная неорганизованность, как во времени, так и в пространстве, особенно после рюмки-другой коктейля «Маргарита» в компании друзей. Она также могла на кого-нибудь сорваться, если вдруг вожжа попадала под хвост, или какому-нибудь старику в парке она могла дать деньги на корм для бездомных котов.

Но скептицизм и сомнения в голосе Сары Доунс чем-то ему напомнили Лоту и последний разговор с ней вечером за день до ее смерти.

«Тебя я больше знать не хочу», — сказала тогда Лота. — «Кто ты, вообще?»

И потому что она, конечно же, была пьяна, Трент ответил: «Что видишь, то и есть».

«Кажется, я не вижу ничего», — вдруг тревожно возразила она. Глаза горели, а голос был похож на шелест сухой бумаги.

Не принимая во внимание ее молниеносные перемены настроения, Трент подумал о своих днях и ночах вне дома, о времени, проводимом в управлении полиции, по дороге на место преступления и обратно, и еще о бесконечных погонях за правильными ответами. Он осознавал, как он пренебрегал ею, предполагая, что она занята добровольной работой в приюте для бездомных животных, средь бела дня выпивает в компании друзей или утопает в книгах, забыв об окружающем ее мире.

«Но подожди», — сказала она. — «Я знаю, кто ты», — интонация в ее голосе подскочила так, будто она сделала великое открытие. — «Ты — следователь. Вот, чем ты занимаешься. И ты — то, чем занимаешься».

«И ты — то, чем занимаешься».

Прозвучало, как обвинение.

Это был их последний разговор. Она уснула, когда он уже был в постели после изучения собственных заметок на полях дела Лейна. Когда следующим утром он уходил к себе в управление полиции, она, громко храпя, продолжала спать. Вечером, когда смеркалось, он стоял у ее больничной койки, уже не надеясь ни на что. Она стала жертвой дорожной аварии, в которой при столкновении с другой машиной у нее сработали ремень и подушка безопасности, по иронии обстоятельств послужившие причиной ее смерти. Она умерла ночью, так и не придя в сознание. И начался период траура и скорби, который уже длился восемнадцать месяцев — скорби о годах, которые они провели сначала вместе, а затем уже порознь.

«И ты — то, чем занимаешься», — окончательный вердикт, принесенный ему ей.

Он встряхнулся от мыслей, с облегчением вернувшись в реальность лимузина, проносящегося сквозь пейзажи Новой Англии, меняющиеся за тененным окном, окрашивающим их в сюрреалистические цвета. Рядом, перекрестив ноги, сидела Сара Доунс. Одна нога качалась на другой: вверх вниз, вверх вниз.

Язык тела — то, в чем Трент стал экспертом на протяжении всех своих расследований. Незаметные знаки в движении головы, рук или ног, напряжение в теле или его раскрепощение, наклон вперед или завал на спинку стула, поднят ли подбородок или дрожат веки — все, что предавало допрашиваемого, индицируя его внутреннее состояние. Что можно было сказать о Саре Доунс? Раскачивающаяся нога, лежащая одна на другой, сложенные руки, закрывающие ее грудь, и еле заметный пульс на ее виске.

— Расскажите мне о жертве, — сказал он. — Об этом ребенке.

— Алисия Бартлет, семь лет, — произнесла она на выдохе. — Не по годам умная, но при этом мелкого сложения — очень приятная девочка. Вежливая и хорошо воспитанная. Хорошо училась в школе. Излишне женственна. Любимая кукла — американская девочка Аманда. Увлечения: выкладывание пазлов, даже в эпоху компьютерных игр. Они вдвоем с Джейсоном Дорентом выкладывали пазл в последний его визит к ней.

Трент представил себе картину: двенадцатилетний Джейсон Дорент вместе с семилетней Алисией Бартлет сидят радом и выкладывают пазл. Они же над выложенным пазлом.

Нога Сары Доунс неподвижно повисла в воздухе.

Трент ждал. Наконец, она сказала:

— Я думаю… — и запнувшись на слове, она пододвинулась ближе к краю сидения.

— И что вы думаете, мисс Доунс? — его голос был легким, но не игривым, с подозрением на недосказанность.

— Во-первых, вы можете называть меня Сара прямо с того момента, как мы начнем работать вместе.

Трент одернулся. Он давно уже никого близко к себе не подпускал, а избегал личных отношений с тех пор, как не стало Лоты. Никакого обращения по имени — ни к нему, ни к кому-нибудь с его стороны. Ему хотелось действовать самому, со скоростью света. К тому же ему хотелось убедить эту молодую женщину, что он не просто следователь, что он — не монстр, который пренебрегает человеческим состоянием допрашиваемого или его жертвы.

— Ладно, Сара, — сказал он, уступив ей, но своего имени так и не назвав. — Что вы об этом думаете?

— Что я могу об этом думать? Все эти признания. Я часто задумываюсь о том, как это выносят священники, сидя в темноте, выслушивая обо всех человеческих грехах, обо всей грязи, в которой люди пачкают себя и других.

«Вся грязь».

Мне лежать у подножия лестниц.В грязи ломбарда шкур и костейТопить мне придется сердце,Не нашедшее места в груди моей…

Старые стихи, ставшие своего рода крестом, несомым через годы.

Он прочитал их вслух, но почти про себя: «В грязи ломбарда шкур и костей топить мне придется сердце…»

— Вот-вот, — вздохнув, сказала она.

И обрадовавшись тому, что Сара узнала эти стихи, он сказал:

— Надо полагать, что у меня были бессонные ночи, или этим утром я проснулся, не помня всех ужасов, случившихся с ними — с теми, кто пострадал от рук убийц. И все это, надо полагать, я выслушиваю в процессе допросов. Но вы, наверное, учились жить в изоляции, где была страшная ложь.