Какой он маленький! – изумленно подумала она. Небольшое компактное поселение, наверное, Сент-Хелиер, так разительно отличавшееся от растянувшегося до бесконечности Сиднея, аккуратные пятнышки зелени, ограниченные дорогами и проездами, похожие на лоскутки материи, сшитые в одно стеганое одеяло. Все это могло совершенно затеряться в бескрайних австралийских просторах. А вокруг было море, перевитое лентами синезеленого цвета, прекрасное, но не такое – режущее глаза, – как сверкающая серебристая лазурь Сиднейского залива. Но по крайней мере светило солнце! Кода сверхзвуковой реактивный лайнер приземлился в Хитроу, солнце осталось за плотными облаками, поэтому посадка во влажное туманное утро оказалась неожиданно удручающей. Как хорошо, что пилот предупредил их: «В Лондоне дождь, температура 11 градусов». После долгого жаркого австралийского лета и перелета, с остановками в Сингапуре и Бахрейне, прохладная серая мгла оказалась настоящим потрясением.
Колеса коснулись бетонной дорожки, включили реверс, и небольшой реактивный самолет, замедляя ход, зарулил к зданиям аэропорта. Джулиет расстегнула ремни и потянулась за сумкой, в горле ее застрял нервный комок. Она здесь… обратного пути нет. Что ж… она могла бы пойти и потребовать свой багаж, а потом заказать билет, но сама же при этой мысли тихо посмеялась про себя. Что это будет за отговорка! Облететь полмира впустую, а ее джерсийские родственники будут удивляться, куда она подевалась. Они обещали встретить ее в аэропорту и, вероятно, ждут где-нибудь за таможенным залом. Как она их узнает? Может, у них в руках будет дощечка с ее именем, как это делают туристические фирмы или компании по сдаче в аренду машин? Или с их именем, как на обслуживающих гостиницы автобусах? Раз уж они владеют сетью гостиниц, возможно, это не так глупо, как может показаться.
Джулиет выбралась из самолета и на мгновение задержалась, вдыхая воздух. Потрясающе, что каждая часть света пахнет по-своему. Потом она спустилась по трапу и пошла по бетонной дорожке.
Как только первые пассажиры начали просачиваться сквозь таможенный контроль, Дебора Лэнглуа поднялась с низкого глубокого сиденья и направилась поближе к выходу, откуда было лучше видно. Практически все ожидавшие проследили за ней взглядом, но Дебора едва это заметила. Уже столько лет все смотрели на нее, куда бы она ни пошла, что она стала воспринимать это как жизненный факт. Когда она была ребенком, из-за копны ее светлых локонов и бирюзовых глаз взрослые относились к ней как к живой кукле; в подростковом возрасте, когда расцвели ее плавные формы, она научилась пользоваться своей внешностью, чтобы добиваться всего, чего хотела. Сейчас эти деньки были, по правде говоря, далеко позади. В тридцать шесть лет Дебора обладала богатством, положением, властью – и это было видно. Прелесть юности превратилась в зрелую красоту, склонность к кричащей моде переродилась в изысканный стиль и вкус, а уверенность выросла из того, что было почти хронической обеспеченностью. Фотографии Деборы как жены директора-распорядителя отелей Лэнглуа и компании досуга часто появлялись на светских страницах «Харперс и Квин» и «Леди», а ее имя фигурировало в колонке сплетен в «Дейли Мейл» или «Экспресс» как само воплощение утонченности, элегантности и обаяния.
Иногда какой-нибудь репортер с нюхом на истории задавал ей неловкий вопрос, другой о ее прошлом, но, по каким-то причинам, след никогда не заводил его слишком далеко. Богатая элита Джерси держала секреты своего сословия под замком. Сейчас Дебора была женой Дэвида Лэнглуа. В самом деле, какое имеет значение, кем она была раньше, откуда появилась? Что же до тех, кто пытался выжать из самой Дебби эти сведения, то большинство из них сами оставляли эти попытки, сраженные абсолютной властью ее очарования.
Я никогда не знала моего отца, – говорила им Дебби, а моя мать умерла, когда я была подростком. Она была дочерью викария, из-за меня ее семья не признавала ее, так что никого из них я не знала. Но пожалуйста, я не желаю никоим образом смущать кого-либо. Я понимаю, что в наши дни это звучит смешно, но пожилые люди по-прежнему пуритански настроены, хотя, право же, по современным меркам, здесь не было никакого скандала. Просто взбунтовавшаяся дочь и любимое дитя.
Ее бирюзовые глаза, такие ясные и почти прозрачные, смотрели прямо в глаза репортеров, и почти все они не только сознавали, что верят ей, но и проникались желанием защищать ее. В семье Лэнглуа случались скандалы, но они не фигурировали в колонках сплетен, и ни один из них не имел никакого отношения к Деборе. Деборе порой, не везло, что она оказывалась втянута в них. Все журналисты неизменно наслаждались выпивкой и сигаретой в обществе Деборы и продолжали идти своим путем, чувствуя себя польщенными тем, что познакомились с ней, но ни на минуту не осознавая, как много любопытного им не удалось заметить в ней.
Дебора иногда думала, что, если бы все это происходило на материке, ей бы никогда не удалось так легко отделаться. Но это был Джерси, со своими законами, и пространство Английского канала, отделявшее остров от земли, создавало надежную защиту. Прошлое Деборы оставалось тайной за семью печатями, и репортеры сейчас совсем не докучали ей.
Она стояла посреди зала ожидания, стройная элегантная женщина, одетая в жакет и шелковый брючный костюм персикового цвета. Белокурые, с серебристым отливом волосы до плеч были собраны в классический пучок, темные очки покачивались в изящной руке, ногти были покрыты лаком точно такого же персикового оттенка, как и ее костюм. Общее увлечение туфлями-лодочками на плоской подошве прошло мимо Деборы, и, будучи чуть выше метра пятидесяти, она никогда не чувствовала себя достаточно высокой, чтобы носить их и выглядеть при этом элегантно. В юности она раскачивалась на шпильках, игнорируя туфли на платформе начала семидесятых, так же, как сейчас игнорировала «плоскодонки». Но сейчас высокие каблуки, что она носила, были последним словом, изысканного вкуса, они происходили от Маноло Блахник и Русселя и Бромли, а мягкая кожаная сумка, свисавшая с плеча, была, без сомнения, от Гуччи. Почти вся одежда имела ярлыки дизайнеров Версаче и Унгаро, Лагерфельда и Кризи, и даже белье было от Ла Перла. «Ты сошла с ума – платить такую уйму денег за пару панталон!» – как-то раз воскликнула Катрин, тетушка ее мужа. Катрин была известна тем, что ей доставляло огромное удовольствие отпускать оскорбительные замечания, поэтому Дебора лишь улыбнулась и ничего не ответила. У нее не было желания объяснять, что секрет ее уверенности в себе заключался в том, что она носила одежду знаменитых модельеров, и без этого даже теперь чувствовала себя слегка неуклюжей. Маленькая девчушка, одетая в лучшее материно платье, или актриса, играющая очередную роль, – ни тот, ни другой облик не устраивал Дебору. Она так много трудилась, чтобы стать тем, кем стала, что проявить в чем-нибудь хотя бы маленькую слабость было для нее ужасно.