Читать интересную книгу Желанный царь - Лидия Чарская

Глава VIII

Прямо перед нею, словно из-под земли, выросла невысокая, но плечистая фигура мужчины, вернее юноши, одетого в простой кафтан, подпоясанный поясом, с котомкой за плечами, с потертым колпаком на голове, какие носит в летнюю пору бедный народ в Москве, и с сучковатой дубинкой в руках.

Но под этой бедной мещанской одеждой все же на диво статна была широкоплечая фигура юноши, а из-под колпака зорко, по-орлиному глядели его светлые, живые, проницательные глаза, освещая некрасивое, безусое лицо, обрамленное рыжеватыми кудрями, выбивавшимися из-под шапки. Две крупные бородавки портили общее впечатление его внешности, но все же она была привлекательна тем особым выражением энергии, смелости и ума, которым дышала каждая черточка этого далеко не пригожего, но удивительного и без красоты лица.

Первою мыслью Насти, едва пришедшей в себя от неожиданности, было: «Где-то видела я эти глаза, эти губы и рыжие кудри! Где только? Не ведаю! Не упомню!»

А он уже улыбался, глядя на девушку своими орлиными глазами. И улыбка, детски добродушная и мужественно-смелая в одно и то же время, удивительно шла к его чертам, преображая их в одно мгновение, делая их пленительными и приятными.

— Не бойся, красавица! — произнес он негромко.

И опять невольно подумала Настя, что голос этот, как и лицо, знаком ей и что слышала она его где-то, и не однажды.

— Не бойся, лиха тебе не причиню. Я бедный странник, пробираюсь к родичам погостить, на рубеж литовский.

И снова впился ей в лицо своими орлиными глазами. Едва оправившись от смущения, стояла она, не двигаясь, под этим дерзким взглядом. Что он сказал ей неправду, в этом она не сомневалась.

У бедного странника из черни московской не могло быть этой осанистой повадки, этих смело-проницательных глаз, этого орлиного, пылающего взора!

«Не станичник ли?» — вихрем пронеслось в голове девушки, и она вздрогнула всем телом. Но это было мгновенное смятение страха. В следующую же минуту она оправилась и, спокойно глянув в выразительное лицо незнакомца, проговорила:

— Кто ты, не ведаю, не знаю, хошь памятно мне твое лицо… Видела где-то, а где — не упомню. Да все едино это. Коли не лихой ты человек, ступай своей дорогой… Коли лихо задумал какое, бери запястья, ожерелье мое, бери серьги с подвесами, и Господь будет тебе судьею.

Незнакомец выслушал девушку, и тонкая улыбка заиграла на его губах.

— Полно, боярышня Настасья Никитична, — произнес он, отвечая спокойным взором на изумленный взгляд Насти, услышавшей свое имя, — не станичник и не грабитель я… Ни злата, ни камней мне не надо, боярышня. Зачем мне то, чего у меня вскорости будет много, боле чем у братьев твоих, чем у всех годуновцев, вместе взятых! Не бойся, не ограблю тебя… Другого я у тебя попрошу, боярышня… Задумал я одно мудреное дело, такое мудреное, что иному такое и во сне не приснится. И затем иду. Пришел из Москвы нынче, вышел засветло, здесь хоронился в роще и тебя первую повстречал… Протяни же мне руку на счастье, благослови, боярышня Настасья Никитична. Видишь, имя твое и род твой мне ведомы. Пожелай доброго пути мне да лада… Легче мне будет покидать с таким напутствием Москву.

И рыжий незнакомец снял колпак и протянул Насте свою небольшую, но сильную, энергичную руку в ожидании ее ответа.

С волнением смотрела на него девушка.

«Где я видела его? Где этот голос слыхала, где?» — назойливо металась в ее голове вспугнутая мысль.

А рыжий незнакомец все стоял и ждал с протянутой рукой. Было что-то трогательное и открытое в этой молчаливой просьбе. И самое лицо его, такое знакомое Насте, располагало в свою пользу.

— Жду доброго твоего слова, боярышня! — произнес он настойчивее и громче.

Между тем голоса девушек, и мамы, и звонкий смех детей приближались к чаще. Ауканье и клики звучали все громче, все слышней. Надо было торопиться. Настя вскинула глаза на юношу, потупила их снова и произнесла, захлебнувшись от волнения:

— Побожись мне, молодец, на кресте своем тельном поклянись, что не на дурное дело просишь напутствия от меня.

И, поборов смущение и стыд, глянула прямо в глаза юноше своими светлыми глазами. Тот усмехнулся и, быстро запустив руку за пазуху, вынул оттуда тельник.

Настя невольно вскрикнула и отступила на шаг. Драгоценный золотой крест сверкнул перед ее глазами алмазами, яхонтами и рубинами, дивно загоревшимися в лучах солнца.

— Кто ты? — прошептала она, пораженная, хватаясь за ствол березы.

— Кто бы ни был я, — произнес юноша торжественно, — целую крест тебе, боярышня, на том, что прошу твоего напутствия на доброе дело. Русь Святую хочу я от злого корня спасти, матушку-Москву родимую и весь ее честной народ. Так дашь на счастье руку, боярышня?

Вдохновенно прозвучали слова юноши в ушах Насти. Плохо поняла девушка, от какого корня злого хочет этот странный, диковинный человек освободить Русь. Но что-то ясное и правдивое было в лице этого человека, что-то благородное и открытое в его юношеском порыве, и не поверить ему она не могла. А тут еще этот ослепивший ее своим блеском драгоценный крест, игравший в лучах солнца всеми своими алмазами, яхонтами и сапфирами, к которому прижался губами этот необычайный человек.

И, сама не отдавая себе отчета, с волнением протянула она ему свою беленькую нежную ручку. Сильные юношеские пальцы крепко сжали ее, и взволнованный молодой голос шепнул у самого уха Насти:

— Спасибо, боярышня, что поверила, не побрезгала! Авось твое напутствие принесет счастье… И еще прошу, помолись о царевиче Димитрии Углицком! Пожелай здравья и счастья ему! Пожелай скорого ему царства на троне отцов и дедов, а он тебя и братьев твоих и всю родню твою не оставит.

Последние слова юноша произнес быстро и чуть слышно, скрываясь за зеленою зарослью старых берез. Но тем не менее их услышала Настя, и яркое воспоминание прожгло ее мысли.

Этот голос! Она его узнала! Он тоже говорил о царевиче Димитрии там, за тыном, на дворе Чудова монастыря… Тоже поминал, как и сейчас, убитого царевича, ровно живого, ровно воскресшего из мертвых! Что за диво такое? Что за наваждение?

— Постой! Погоди! — хотела крикнуть Настя, хотела позвать, удержать незнакомца, заставить объяснить ей его темные слова. Но он уж был далеко.

— Постой! Вернись! — крикнула она, напрягая свой и без того звонкий голос. Но вместо стройной фигуры рыжекудрого юноши перед ней предстала сгорбленная фигура Сергеича.

— Кликала, боярышня? Испужалась небось! Да и как не испужаться! Ровно из-под земли Гришка, подлюга, вырос. Меня, старика, с ног едва не сшиб! Так и тебя, чего доброго, испужал, непутевой.

— Какой такой Гришка? — проронила изумленная Настя.

— Да Григорий, что у нас в дворовых мальчишках ходил… Челядинец меньшой. Наш боярин еще Федор Никитич, государь-батюшка, его от князя Черкасского взял… Апосля по письменному делу пустили… Грамотей был Гришка, и служкой монастырским по грамотейной части его поставили. А теперича Гришка и у владыки в Чудовом монастыре не ужился. Убег, что ли, аль подобру чернецкую рясу скинул… Непоседа он, шатун! Рыжий такой, с бородавками! Нешто не помнишь?

— Помню! Помню, Сергеич! — почти в голос крикнула Настя, осененная мгновенной зарницей воспоминанья.

И действительно, вспомнила, как лет шесть-восемь тому назад, когда она была еще ребенком, на романовском подворье служил у ее старшего брата рыжий мальчик, дикий, смелый и разбиравший грамоту лучше другого взрослого человека.

И чужой разговор, чужая тайна, подслушанная ею за тыном, на дворе Чудова монастыря, добавила и пояснила это воспоминанье.

«Но откуда же эта удаль, эта смелость, эта гордая осанка в лице простого челядинца? Откуда, наконец, у него этот богатый тельник, усыпанный самоцветными камнями? А его речи? А упоминанье о царевиче Димитрии? Его странная просьба? Его необычайные слова?»

Настя терялась в догадках. Тайна сгущалась, плетя свои пестрые узоры над головою девушки. И пленительна, и жутка была эта тайна.

«Феде-брату сказать беспременно все надо! Нынче же надо! Без отложки! Как вернется с ловов, в тот же час!» — решила девушка и, к немалому огорчению разохотившихся погулять на воле детей и взрослых спутниц, заторопила всех ехать обратно, на подворье, домой…

Глава IX

Когда дети с Настей и челядью вернулись на подворье, в воротах романовских хором их каптана встретилась со щегольским охотничьим поездом Федора Никитича, его брата Михаила и их друзей.

— Тятя! Тятя! — закричали Таня и Миша, высовываясь из окна каптаны и протягивая ручонки отцу.

— Вот они где, гулены! — со смехом произнес Федор Никитич, улыбаясь им и кивая. Гнедой аргамак ходуном ходил под осанистым щеголеватым боярином, отливая в золотых лучах солнца всеми самоцветными камнями драгоценного чепрака и уздечек. В коротком терлике, в лихо заломленной набекрень мурмолке, статный и щеголеватый старший Никитич особенно хорошо выглядел в это утро. Младший его брат, Михаил, богатырь и красавец по виду, во всем напоминал старшего. Остальные охотники, князь Черкасский и братья Сицкие казались простою свитою осанистых бояр Романовых.