Читать интересную книгу Месть базилевса - Николай Бахрошин

Капитан сипел, хрипел и погонял матросов такими словами, что, наверное, черти в аду восторженно вторили его выкрутасам. Временами он вспоминал про высокородного пассажира, испуганно оглядывался в его сторону. Но ветер крепчал, волны высились, и как тут стерпеть, чтоб не поддать скорости очередному бездельнику, никчемному сыну козла и девки-давалки, смачным пинком под зад! И как не растолковать попутно, что для спасения собственной шкуры нужно хвататься за канат не как баба беременная щиплет себя за соски, а как черт вцепляется в душу согрешившего праведника! Веселей, веселей, ребята, чтоб вас дьявол проквасил! Чтоб вам тысячу лет давиться отрыжкой болотной гадюки и срать морскими ежами!

Хвала Иисусу, хоть паруса успели убрать без потерь. А скоро пришлось сушить весла, втягивать их внутрь и наглухо задраивать деревянными щитами весельные порты. К тому времени волны окрепли, выросли, с грохотом и шипением перекатывались через палубу. Трепали галею так же безжалостно, как осенний ветер мочалит на ветке последний лист.

Впрочем, это была еще не буря, лишь ее преддверие…

Клавус держали уже четверо моряков, чертыхаясь и оскальзываясь от натуги на мокрых досках. Одного из них, неуклюжего, колченогого Лукиана из Фары волна смыла за борт, как рукой смахнула. (Упокой, Господь, его грешную душу, хоть и редкостный был лентяй!) Заметив это, Евдаксион сам вцепился в тяжелый и мокрый клавус. Налег всем телом, от усилий забыв ругаться.

Моряки, исходя жарким потом среди холодной воды, из последних сил удерживали нос корабля против волн, все сильнее подбрасывающих галею…

Но и это была еще не буря!

Настоящий ад разразился позже, когда водяные валы выросли, казалось, до самых туч, когда ветер завыл-засвистел как тысяча голодных бесов, когда за стеной дождя уже стало не различить воду и воздух, и лишь ослепительные, оглушительные молнии освещали бедствие «Божьей милости».

Капитан Григорс плавал по морям с неполных десяти лет, видел штормы, всякое повидал, но подобные на его памяти можно пересчитать по пальцам одной руки…

Когда переломился дубовый клавус, он сначала не понял, что случилось. Показалось, молния треснула совсем рядом, странная молния без огня. Все еще сжимая в руках кусок дерева, он отчетливо, как-то очень неторопливо удивился про себя, насколько вдруг легко пошла рукоять, словно волны разжали пальцы… А почему он падает? Почему матросы-бездельники вдруг посыпались за борт переспелой айвой с дерева?.. Тут его с силой стукнуло о палубу, поволокло в потоке бурлящей воды. Лишь обломок клавуса в окостеневших ладонях, встав в распор между фальшбортом и еще чем-то, удержал капитана от падения в море.

Это он сообразил потом, когда очнулся. Сначала сознание погасло от удара головой о твердое…

Сколько он пробыл в забытьи? Что теперь с кораблем?

Бог знает!

В голове вяло, с болью, шевелилось обреченное: «Лучше бы не выныривать из мрака, все равно всем конец! Клавус сломан, неуправляемую галею рано или поздно повернет к волне боком, опрокинет вверх килем, разобьет в щепки… Попробовать поворачивать веслами? Нет, не получится на такой волне, стоит отдраить порты, как трюмы зальет по самый верх… Конец! Господи, да за что же?!»

«Отче наш, еже Повелитель един, еже суть Пастырь рабов твоих…» – сами собой возникли в душе слова молитвы. Он горячо, торопясь, сбиваясь, зашептал их, отфыркиваясь от соленой воды.

Конец!

Капитан сам чувствовал, его сознание словно бы раздвоилось в тот момент. От удара, наверное, когда голова пополам… Он навсегда запомнил, как искренне, до слезы, выговаривался священный текст. И при этом успевал еще и о другом подумать – жалел галею и себя, конечно… Так же, не прерывая молитвы, успел подумать не без ехидства, что им, привычным морякам, тяжело, а каково сейчас пассажирам! Тоже молятся, небось, что еще… И тут же, словно в ответ, услышал чужую молитву совсем где-то рядом… Приподнялся с усилием – точно, Миак, то-то голос знакомый… Миак на коленях… нет, на четвереньках, и Юстиниан рядом с ним полусидит, вцепившись во что-то…

А почему Миак кричит на своего базилевса?

– Погибаем, базилевс! Мы погибаем!

«Это и так ясно, к чему кричать…»

– Мы гибнем, господин, гибнем! Покайся же! – уже отчетливо слышались выкрики Миака. – Дай же обет Господу Богу нашему во спасение твое не наказывать никого из твоих врагов! Пусть, Боже Святый, все они живут в мире и благоденствии, если Он вернет тебе царство! Пусть будет так во имя Господа Всепрощающего! Прости их, господин, как Иисус всех прощал!

– Ах, не наказывать?!

– Господин!..

– Ах, не наказывать просишь?! Раб! Червь!

Капитан не сразу сообразил, что это не буря отвечает Миаку, это голос самого базилевса. Увидел, как тот, приподнявшись, попытался пнуть слугу. Но не достал вроде бы, очередной удар волн повалил его.

– Господин мой!..

– Да, я клянусь! – выкрикивал базилевс. – Клянусь перед лицом Господа, перед лицом Сына Божьего, клянусь отомстить всем предателям и неверным, всем трусам и малодушным! Пусть Господь потопит меня вот сейчас, на этом вот месте, если я пощажу хоть кого из них, если хоть кто-то из их семей и родни останется безнаказанным! Я, помазанник Божий, законный автократор ромеев, клянусь тебе в этом, Господи!

Обращаясь уже не к Миаку, – к самому Всемогущему! – Юстиниан перекрывал даже рев шторма, показалось Григорсу. И ничего он не шепелявый, так, слегка запинается в некоторых словах…

«Теперь – точно конец!» – со странным, оцепенелым спокойствием успел подумать Евдаксион. Богом проклятый базилевс сам накликал. Потом, похоже, капитана опять чем-то ударило. Он снова потерял сознание.

Помнил, когда очнулся, удивился, что все еще жив. Что галею вроде бы болтает как-то поменьше, помягче. Когда капитан окончательно пришел в себя, то увидел, что шторм успокаивается…

* * *

Избитая морем галея подходила к устью Дуная. В голубой дымке между морем и небом уже виднелась темная полоса берега. От нее в синие воды Понта Евксинского отходил широкий клин более светлой воды, это река потоком вливалась в море.

Шли медленно, всего на четырех веслах по каждому борту, над которыми надрывались восемь уцелевших рабов. Мачт больше не было, смыло мачты. И новый, наскоро сколоченный клавус держится почти на соплях, озабоченно поглядывал капитан Григорс.

По привычке он разгладил усы ладонью и тут же сморщился. Слева от темени до подбородка все опухло и налилось синевой, прикоснуться больно. Приложило его…

Впрочем, чувствовать эту боль было даже приятно. Живой, Господи, Твоя воля, слава Тебе!..

Чуть раньше капитан ножом отхватил у себя с головы прядку черных, с сединой волос, незаметно для всех и вроде как для себя самого, отвернувшись от своей же руки, перебросил через фальшборт. Это тем, древним…

– Капитан! – услышал вдруг звучный оклик.

Ох, знакомый теперь!

Григорс вздрогнул, дернулся и во всю прыть засеменил по палубе к базилевсу. Не дойдя трех шагов, грузно бухнулся на колени, склонил голову. Надо – не надо, а хуже не будет, рассудил он. Почтения к высшему никогда не бывает слишком много, всегда – только мало.

– Встань, капитан!

Он встал, но не сразу осмелился поднять глаза.

Когда поднял, заметил, что Риномет смотрит на него без гнева. Глаза яркие, непокрытыми волосами играет ветер, тупые обрезки ноздрей чуть заметно колеблются от дыхания. Спокоен, весел, невозмутим… Как будто не было никакой бури, будто половину людей не смыло за борт и вторая половина не готовилась идти на корм рыбам!

«Вот она, сила власти… – мелькнуло у Евдаксиона. – Хотя нет, не власти… Просто – сила!»

– У тебя хороший, крепкий корабль, капитан, – звучно, но с едва уловимой неправильностью, сказал Риномет. – Мне понравилось это плаванье, в нем Бог явил свою волю. Я запомню тебя, капитан. Скоро я верну себе власть, и ты узнаешь благодарность базилевса ромеев! – Он дернул острым подбородком, показывая, что все сказал.

– Слава! Слава Юстиниану II Великому! – Евдаксион снова грохнулся на колени.

«Запомнит?.. Может, лучше, кабы забыл… Да вернет ли трон?» – Капитан опять склонил голову, чтоб автократор, избави Господи, не прочел сомнение в его глазах.

За три с лишним десятка лет жизни Григорс научился разбираться в людях, без этого не только в торговле не преуспеешь – команду толком не наберешь. Он уже понял, что Риномет из тех самолюбивых натур, которые малейшее возражение собственной воле расценивают как прямой вызов…

Подумал и сам испугался собственных мыслей. Ему ли, сыну шлюхи и пьяницы, судить о багрянорожденном? Не нахальство с его стороны – разбираться в характере базилевса?! Хотя…

«А ведь вернет власть!.. Этот – вернет!» – мелькнуло неожиданно, как озарение.

Базилевс, бросающий вызов самому Богу посреди водяного ада, – захочешь, да не забудешь. И пощади, Господи, его врагов, потому что им больше не от кого ждать пощады!..