пользу. Вот у религии и веры примерно столько же общего. Но это только мое мнение. Так о чем это я? Как известно, свой жизненный путь Иисус закончил, воскреснув. Так и каждому, по моему мнению, необходимо духовно воскреснуть. По первым страницам этой моей книги понятно, что жизнь у меня была не из легких. Наверняка мое увлечение готикой, тяжелой музыкой, депрессивными состояниями — результат этой непростой жизни. Все это время я не верил в Бога. Точнее, верил, но считал себя сторонником Тьмы. А что-то изменилось во мне ближе к 30 годам, когда я уже точно знал, что неизлечимо болен, точно знал, что меня ждет, но уже осознал, что я осколок Бога, частица Света и это никак не связано с моей болезнью. Позже я обязательно расскажу, что никогда не молил о том, чтобы она прошла. Ведь в какой-то момент времени мое сердце, по моим мыслям, остановилось. Однако сейчас оно бьется, как и прежде. Я чувствую каждый его удар. Я ощущаю каждый его удар, и как никогда я хочу жить дальше. Скептики увидят в этом только лишь подобие той мысли, что под пулями в окопах неверующих нет. Я же считаю свое перерождение неизбежным этапом. То есть неважно когда, но оно бы все равно произошло. И оно рано или поздно произойдет с каждым. Наверняка у кого-то эта моя книга не вызовет доверия и автор покажется очередным «веруном». Но смею заверить: Свет невозможно познать, не познав Тьмы. И если делить книгу на части, то эту часть, несомненно, можно назвать «Падение в бездну». Вся моя жизнь с самого моего рождения подталкивала меня к этой бездне. Я покорно шел, вдохновляясь мрачными идеями и подростковой тягой ко всему потустороннему и злому. Но в какой-то момент времени я изменился. Жизнь моя от этого не наладилась, но, во всяком случае, я смирился со своим путем. Я пытаюсь нести добро. И, подобно Иисусу, я воскрес (метафорически и духовно).
* * *
Ониксовая чернота зеркальной глади небольшой лужи пошла мелкой рябью. Серая бумажная маска выпрыгнула на поверхность озорной рыбкой и тут же прекратила всякое движение. Черная лужа с бумажной маской в центре сделалась единым неподвижным элементом серого пейзажа. Серый асфальт, весь в паутине трещин, с черной мертвой травой. Мусор и липкая коричневая грязь. Все-таки как-то не так смотрится эта стеклянная лужа посреди всего этого. Карикатурное лицо на маске улыбнулось, после оскалило пустой провал рта в жуткой усмешке. Чуть приоткрытые рисованные глаза округлились, добавили безумия. Вся маска ожила — не маска уже, лицо. Оно покрылось морщинами злобы и страха, задергалось вначале, а после движение слилось в неясную размытую мешанину, в которой четко различались только растянутый в неестественном оскале рот и пустые провалы глазниц. Маска начала подниматься вверх, увлекая за собой остекленевшую чернь воды. Совсем быстро выросло существо в стеклянном черном балахоне с удивительной маской на лице. Встряхнулось, как мокрая собака. По балахону прошла мелкая рябь и хрустальный тонкий звон. Существо повернулось на восток и неспешно двинулось в сторону восходящего Черного Солнца. Разруха мира и окоченелые внутренности старой эпохи совершенно не трогали его черное нутро. Черная радость и сбывшаяся надежда исходили от него подобно тленному запаху. И от недоброй этой ауры завыли выжившие чуткие псы, замерли крысы, остатки нелепой жизни испугались еще раз. Но твари не было дела до дрожащей фауны мертвых городов. Не было дела до сотен стен, что поломанными зубами вставали на ее прямом, как натянутая струна, пути. Долго продолжалась дорога чужеродного создания, и закончилась она на обрыве той самой черной скалы на берегу моря, которую эонами держал корнями окаменевший дуб-великан. Закаменелое дерево признало старого знакомца. От дерева так же веяло черной злобой и радостным ожиданием. Чернотой подернулся серый горизонт. Великое Темное Пламя разгоралось на самой кромке его. В голос выли уже не только собаки и прочие твари, но и сам ветер. Горы и море. Ужасный пожар быстро разрастался, оставаясь по форме гигантским кругом с темной огненной аурой по контуру. Становилось все темнее. Агония сводила судорогой корку мира, но хлещущие потоки огня не могли ничего поделать с рассветным Черным Светилом. Мрак поглощал все. Все застывало навеки в черноте Пустоты — время, звук, материя. Ужас и боль — все это неизбывно теперь для всего оставшегося здесь. Чернота сковала небосвод целиком. В новой вековечной ночи не стало уже ни земли, ни неба. Вокруг только жуткий вой и рев, грохот, скрежет, свист, вечная агония гибнущего мироздания. Среди непроглядного мрака горел красным рот, растянутый в невероятно широкой усмешке, и пустые красные глазницы. Бледнее выделялся кровавым огнем иссохший стан дерева. Они уйдут отсюда только с последним хрипом отжившей свое материи. А пока они наблюдают результаты своих трудов.
* * *
Я много писал. Не всегда то, что я писал, было понятно даже мне. Я крайне неохотно давал это читать кому-либо. Но с одной далекой знакомой все же делился. То ли она просто хотела меня поддержать. Может, эти рассказы действительно вызывали в ней какие-то эмоции. Говорила, что ей нравится. Мы подолгу могли обсуждать написанное. Никогда не видел ее лично, и познакомились мы в популярных тогда чатах. Позже, когда я был уже на флоте, написал ей, что, возможно, когда-нибудь я буду проездом в Израиле и мы сможем увидеться. Чем немало ее испугал — ведь у нее был муж и двое детей.
* * *
С большим трудом я закончил первый курс. Мне не было куда и к кому ехать. Поэтому я наслаждался одинокой жизнью в общежитии и все еще перебивался случайными заработками. В самом конце первого курса мы обмывали очередной экзамен и в какой-то момент отправились опять за пивом. На выходе из магазина нас встретила группа, человек шесть. Довольно быстро они выяснили, что денег у нас нет, и начали драку. Я был самый длинный и тощий, поэтому начали с меня. Как-то мне удалось избежать больших повреждений: синяков почти не было, но очень больно было открывать рот, трудно было говорить и есть. Я понимал, что именно алкоголь довел меня до этого, поэтому бросил пить и не пил месяца три-четыре. Стоит ли говорить, что это были самые продуктивные месяцы моей жизни в Екатеринбурге? Да, мне было страшно пить, входить в тот же магазин: просто боялся нового избиения. Но при этом я умудрился устроиться на работу в университет компьютерным специалистом — эникейщиком. У