Читать интересную книгу Веселая дорога - Глеб Паншин

— Хватит дурачиться, — сказала Нина Петровна, — садись.

А Федор отодвинулся от парты и попросил:

— Можно я постою?

— Чепуха какая-то! Зачем тебе стоять? — пожала плечами Нина Петровна.

— Знаете, — оправдался Федор, — тарантул — это само собою. А мне для похудения надо стоять. Это не сам я выдумал, мне Зоя Сергеевна, врач, прописала.

Нина Петровна все-таки заподозрила неладное, потому что и раньше у нас кто-нибудь подскакивал и вскрикивал от укола иголкой. Только не так сильно.

— Ну, если тебе врач прописала стояние — это другое дело, — согласилась она. — Только стоять ты будешь не здесь, а за дверью, в коридоре.

Для нашего класса, самого дисциплинированного в школе, удаление с урока — настоящее происшествие. Поэтому Федор сразу заважничал. Он надулся как индюк и не пошел, а прямо-таки поплыл из класса в коридор.

Но если серьезно разобраться, Федор зря нос задирает. Никакой заслуги в том, что его выставили из класса, у Федора нет. Это Танькина заслуга. Молодец, что не дала ему спуску!

В коридоре Федор попался на глаза Михаилу Ивановичу и, конечно, во всем ему признался. Но особенно обвинять Федора нельзя. Михаилу Ивановичу не очень-то наврешь. Он насквозь всех видит, даже меня.

Михаил Иванович велел нам задержаться после уроков и объявил, что у нас будет внеочередное собрание по поводу случая с Федором. Мы ждали собрания без всякой охоты, потому что не знали, куда повернет Михаил Иванович эту историю с Федором и с иголками.

А Михаил Иванович безо всяких подвохов сказал:

— Докатились, молодцы! Не ожидал от вас такой глупости! Кто же первым додумался иголками друг друга колоть?

Никто из нас, конечно, Сашку Иванова не выдал бы. Просто сказали бы, что физкультурную систему с применением иголок выдумали все сразу, что больше этого никогда не будет — лишь бы поскорее покончить с неприятным разговором.

Но Сашка, по-моему, окончательно спятил. Он встал и добровольно, со всеми подробностями рассказал про систему буксирования с помощью иголки, которую он изобрел специально для меня. Потому что одного урока физкультуры в неделю на тренировку якобы мало.

Когда Сашка кончил объяснять, Михаил Иванович сказал:

— Насчет своей системы, Иванов, ты чепуху нагородил. Другое дело, что по утрам ты вместе с Ерохиным бегаешь от дома до школы. Хорошо, когда на переменах занимаешься с ним в спортивном зале, когда помогаешь на уроках физкультуры. Одобряю. Тут ты по-братски делишься своей силой и умением с товарищем. А пугать иголкой или еще чем-либо — разве это по-честному? Договоримся: такие глупости отставить раз и навсегда. Точка!

«Все-таки Михаил Иванович умный человека, — подумал я и громко, на весь класс поддержал:

— Правильно! Точка — и безо всяких запятых!

— Нет, — сказал Михаил Иванович, — для тебя как раз не запятая, а двоеточие…

Лично я, врать нечего, не очень-то понял, на какое двоеточие намекал Михаил Иванович. Для меня самым важным было то, что наконец-то мои мучения с физкультурой прекратятся, и ни о чем другом я не хотел думать. После школы Сашка, как обычно, прогнал меня бегом до дома. Когда мы остановились у подъезда, он сказал:

— Михаил Иванович прав — из-под палки ничему хорошему не научишь. Человек должен прежде всего сам хотеть учиться. Ты, Тимка, честно скажи: буксировать тебя дальше по физкультуре или нет?

— Значит, честно? — спросил я.

— Только правду, — сказал Сашка.

— Тогда слушай. Ты даже не представляешь себе, как ты мне надоел со своим буксированием, ГТО и пирамидой. Я тысячу раз мечтал, чтобы ты провалился сквозь землю. Но если можно сделать так, чтобы ты отстал от меня и не проваливался — это будет самое лучшее!

— Значит я, действительно, допустил ошибку, если ты так говоришь, — признался Сашка. — Ладно, не буду тебя буксировать. Живи, как хочешь.

У Сашки был такой расстроенный вид, что мне на секунду стало его жалко. Но только на секунду. Для меня свобода личности дороже дурацких переживаний и физкультуры.

***

Раньше я много раз слышал слово «блаженство» и не понимал, что оно обозначает.

Например, моя мама была в Тульском художественном музее и видела там какую-то знаменитую картину под названием «Феб лучезарный» знаменитого художника Серова. Феб — это древнегреческий бог наподобие Зевса, о котором мы проходили по истории, только помоложе. Этот Феб, оказывается, был извозчиком и возил по небу солнце в телеге. Надо же выдумать такое!

— Серовский Феб, — рассказывала мама, когда вернулась из Тулы, — настоящее блаженство! Это океан, это ураган света! Смотришь на картину и забываешь все на свете. Блаженство!

А отец говорит о блаженстве так:

— Сегодня мы запускали в шахте новый угольный комбайн. Это, я скажу, не добыча, а симфония! Прямо блаженство!

Слова-то какие: блаженство, симфония, лучезарный, комбайн…

У нас дома много разных словарей. Главный из них — «Толковый словарь» Владимира Даля. Отец называет словарь по-своему: «Самый толковый словарь русского языка». И обязательно добавляет: «Владимира Ивановича Даля». Я взял этот словарь и разыскал в нем слово «блаженство». Оказывается, это высшая степень духовного наслаждения. А блаженствовать — значит, наслаждаться душевным счастьем.

Теперь я по себе знаю, что такое настоящее блаженство. Я блаженствую три дня. Кефирная кислота из меня улетучилась полностью. Сашка пересел на свое место к Таньке, а Федор — ко мне. Никто меня не мучает физкультурой, ничто у меня не болит, и я снова вижу сны. Правда, не цветные, а обычные. Все равно — блаженство!

В классе мне, кажется, сочувствуют. Славка Ершов не утерпел и отразил последние события в «молнии». На всякий случай я ее переписал.

МОЛНИЯ

Позор дрессировщикам!

Ошибка, которую мы совершили, давая Иванову поручение буксировать Ерохина по физкультуре, еще долго будет лежать чернильной кляксой на чистой, как новенькая тетрадь в линейку, совести нашего класса. Каждый знает, что чистая совесть — это наше богатство, и мы должны свое богатство ежедневно увеличивать, а не расходовать куда попало.

Одному только Иванову, наверное, нет никакого дела до чести и совести родного класса. Опозорил нас и даже в ус не дует. А ведь отряд доверил ему, как порядочному человеку, добуксировать Ерохина хотя бы до тройки по физкультуре. Но и с таким чепуховым поручением Иванов не сумел справиться. Вместо того, чтобы перевоспитывать Ерохина на научной основе, он наносил более слабому товарищу физическое и моральное оскорбление в разные части тела.

Целых два месяца сердца лучших учеников пятого «Б» обливались кровью напополам со слезами при виде того, как страдает Ерохин. Но теперь Ерохин может быть спокоен — мы все, как один, встанем грудью на его защиту.

Есть такая пословица: дурной пример заразителен. Это совершенно верно.

Некоторые, наиболее несознательные элементы нашего класса пошли на поводу отсталой системы Иванова. Путем укалывания иголками друг друга на уроках они злостно подрывали дисциплину и снижали общий процент успеваемости. (Между прочим, чья бы корова мычала, а Славкина молчала! Он сам носил в школу даже не иголку, а шило!).

Теперь, когда Иванов полностью разоблачен, мы должны решительно положить конец этому безобразию. Мы не позволим Иванову и ему подобным фруктам уводить нас со светлой дороги знаний в темные кусты невежества.

Сегодня наиболее передовые и сознательные ученики пятого «Б» решительно заявляют Иванову и его компании: «Позор дрессировщикам! Руки прочь от Ерохина!»

Очевидец.

На перемене около «молнии» собрались ребята и девчонки. Некоторые смеялись, другие молча отходили в сторону. Славка стоял чуть поодаль, наблюдал за ребятами и ждал, чтобы его похвалили. Мне заметка не понравилась, хотя и была вроде бы в мою пользу. Я сравнил ее с тухлым вареным яйцом — снаружи кажется нормальным, а когда разобьешь скорлупу и надкусишь, полдня душу воротит. Я подошел к Славке.

— Ты чего к дрессировщикам прицепился? Ты хоть одного живого дрессировщика видел?

— Это для убедительности, — стал оправдываться Славка. — Главное дело, я своевременно трахнул статьей по безобразию.

— А чего ж ты про Федора не написал? — спросил я.

— Федька — не главное. Он жертва тирании, вроде тебя. Я же объяснил: мне надо было трахнуть по беспорядку.

— Между прочим, я знаю, почему ты Федора в своей паршивой статейке не тронул, — сказал я.

— Ну, почему? — заинтересовался Славка.

— Боишься, чтобы Федор не трахнул тебя по башке.