Летом 1817 года Пушкин окончил Лицей, который по статусу приравнен был к университету, записался на службу в Коллегию иностранных дел и прибыл, наконец, в вожделенный Петербург. Как бы вознаграждая себя за лицейскую скуку, он с головой погрузился в водоворот столичных развлечений.
«Сверчок прыгает по бульвару и по блядям», – писал А. И. Тургенев князю П. Л. Вяземскому.
«Венера пригвоздила его к постели… и пришлось ему опять за поэму приниматься», – скорее радуется, чем огорчается в ответ Вяземский…
Так отдыхать и предаваться серьёзному литературному творчеству лишь во время болезни поэт продолжает до 1820 года.
Директор Лицея Энгельгардт, следивший за успехами своих питомцев, неоднократно отмечал:
«Пушкин ничего не делает в Коллегии, он там даже не показывается…»
Дело дошло до того, что Александр Первый упрекает директора Лицея, что его бывший воспитанник «наводнил Россию возмутительными стихами».
Император даже приказал генерал-губернатору Милорадовичу арестовать поэта и раздумывал, куда бы подальше сослать смутьяна – в Сибирь или на Соловки… Лишь заступничество Карамзина, Жуковского, Чаадаева, а также тех же Милорадовича и Энгельгардта спасло Пушкина от ссылки в холодные края. Царь уступил, отправив поэта в ссылку в края тёплые.
Уже в середине мая 1820 года Пушкин прибыл в Екатеринослав (ныне Днепропетровск) под начало генерала Инзова.
Затем покровительство и покрывательство милейшего Инзова продолжалось и в Кишинёве, где генералу пришлось даже улаживать громкий скандал с вызовом Пушкина на дуэль. В числе прочих поэт совратил жену местного богатея красавицу-цыганку Людмилу-Шекору…
Генерал посадил Пушкина на десять суток на гауптвахту, куда приходил к нему с шампанским и мадерой и где с большим удовольствием слушал его фривольные стихи.
По признанию самого поэта в Кишинёве он большей частью сочинял «рифмованную матерщину», которую всегда «уважал», считая её «истинным проявлением души русской».
В Кишинёве поэту вскорости сделалось душно и тесно, и он запросился по тому же ведомству в Одессу.
«Зачем он меня оставил? – грустно говаривал Инзов. – …с Воронцовым, право, несдобровать ему…»
Старый генерал знал, что говорил…
Экстравагантный молодой человек к службе не радел, зато навязчиво ухаживал за чужими жёнами, дразня при этом их мужей оскорбительными эпиграммами. Ему безропотно давали в долг… Уж не боясь ли этих эпиграмм?..
Само собой разумеется, Пушкин положил глаз и на жену генерал-губернатора красавицу Елизавету Ксаверьевну Воронцову, урождённую Бранницкую. Её мать, Александра Васильевна, была любимой племянницей и наследницей светлейшего князя Потёмкина. На её деньги был в своё время создан фонд Бранницкой, крепко поддержавший многие благие начинания в России, в том числе институты благородных девиц.
Желая удалить Пушкина подальше от супруги, Воронцов отправил его в командировку в Херсон на борьбу с саранчой. Через полторы недели, истратив более ста рублей казённых денег, поэт разразился докладом о доблестной войне с прожорливыми насекомыми:
«Саранча летела, летела,И села,Сидела, сидела, всё съелаИ вновь улетела…»
«Избавьте меня от Пушкина, – взмолился новороссийский генерал-губернатор Михаил Семёнович Воронцов. – Это, может быть, превосходный малый и хороший поэт, но мне бы не хотелось иметь его дольше ни в Одессе, ни в Кишинёве.
…Собственные интересы молодого человека, не лишённого дарований, недостатки которого происходят скорее от ума, чем от сердца, заставляют меня желать его удаления из Одессы».
…В прохладной пещере на берегу моря был их последний «приют любви». На память графиня подарила ему сердоликовый перстень с древнееврейской надписью, оставив себе точно такой же… Пушкин с ним не расставался… После дуэли с его холодной, мёртвой руки перстень снял Жуковский…
А ровно девять месяцев спустя после жарких свиданий в прохладном «приюте любви» графиня Воронцова родила дочь Софью. От остальных светлокожих и светловолосых Воронцовых девочка отличалась смуглосью и живостью натуры…
Странно… Поэт обычно не щадил своих бывших любовниц, мог и обидеть злым словом… Бравада перед друзьями о своих сердечных победах были для него обычным делом.
Но ни разу, никогда и никому не выдал он своих чувств к Элизе, ни малейшим намёком не опорочил и не предал её чувств…
По получении от Воронцова оного послания от 14 мая 1824 года министр иностранных дел граф Карл Нессельроде, разумеется, не преминул доложить об этом царю.
Император, по-видимому, ещё не успел забыть столичные похождения упомянутого в послании ловеласа и его возмутительные стихи…
«За дурное поведение» высочайшим распоряжением поэт был уволен со службы и сослан в Псковскую губернию под домашний арест.
Почти два года, что поэт провёл в Михайловском, были весьма и весьма продуктивными.
В сентябре 1826 года новый император Николай Первый, сам большой охотник до женщин, поэта из ссылки вернул, мало того, взял под своё покровительство.
«Я только что разговаривал с самым умным человеком России», – сообщил новый император после их первой беседы с глазу на глаз, продолжавшейся довольно долго.
«Принял бы ты участие в событиях четырнадцатого декабря, если бы был в Петербурге?» – прямо спросил царь.
Ответ тоже был откровенным:
«…Непременно, государь. Все друзья мои были в заговоре, и я не мог не участвовать в нём. Одно лишь отсутствие спасло меня, за что я благодарю Бога!»
Николай Первый был неглупый человек и всё правильно понял. Никаким революционером, конечно, Пушкин не был, но, увлекшись, вполне мог за компанию оказаться в мятеже. Не исключено, что друзья намеренно уберегли его от эшафота…
Тот памятный разговор с царём закончился словом поэта не участвовать ни в каких заговорах.
Когда пришла пора, и Пушкин посватался к Наталье Николаевне Гончаровой, мать невесты не на шутку запаниковала: как же, жених-то опальный…
«Он всё-таки порядочный шалопай», – передавали ей слова Бенкендорфа.
«Буйный шалун», – выбирал слова великий Карамзин.
Целых два года раздумывала мать Натали, стоит ли ей становиться тёщей эдакому жениху. Правда, он приданого вовсе не требовал…
Добрый император поручил передать ей, что не под гневом его находится Пушкин, а под отеческим попечением…
Время и последующие события покажут, что поэт в целом держал своё слово, поэтому между ним и императором установились вполне взаимоуважительные отношения.
Император Николай Первый, в отличие от своего предшественника Александра Первого, отнюдь не был деспотом и кровопийцей. Он покровителствовал многим писателям, поэтам и деятелям искусств, и они платили ему тем же.
Тут дело в другом. В силу своей всегдашней государственной загруженности император, разумеется, не мог уделять Пушкину много внимания. Для таких дел был назначен посредник, начальник третьего (жандармского) отделения царской канцелярии Александр Бенкендорф. А у того были свои взгляды на свободу слова и прочие вольности.
Вот и получилось, что «жалует царь, да не жалует псарь».
Не без ведома Бенкендорфа императору сыпались доносы и «подмётные письма» на Пушкина. Надо отдать должное царю, не верил он им…
Распечатывание писем и прочие аналогичные «шалости» Пушкин целиком относил на счёт цензоров-церберов из ведомства Бенкендорфа, но никак не царя…
«…Не он виноват в свинстве, его окружающем», – пишет Пушкин друзьям.
«…Живя в нужнике, поневоле привыкаешь к его вони, и вонь его тебе не будет противна, даром что gentleman. Ух, кабы удрать на чистый воздух!»
Примечательно, что чуть позже аналогичной была реакция и обычно уравновешенного Льва Толстого на полицейский обыск в Ясной Поляне в 1862 году.
«Я и прятаться не стану, я громко объявлю, что продаю имение, чтобы уехать из России, где нельзя знать минутой вперёд, что меня, и сестру, и жену, и мать не скуют и не высекут, я уеду…»
«Попрание личной независимости творческих личностей, видимо, возмущало больше всего…» – мнение молодого Чижевского, конечно, было субъективным…
Через двадцать лет новая власть даст ему почувствовать это в полной мере…
Мне бой знаком – люблю я звук мечей:От первых лет поклонник бранной славы,Люблю войны кровавые забавы,И смерти мысль мила душе моей.Во цвете лет свободы верный воин,Перед собой кто смерти не видал,Тот полного веселья не вкушалИ милых жен лобзаний не достоин.
А. С. ПушкинГлава 7. «…Была прекрасна – виновата, значит…»
А осенью 1826 года только что прощённый Пушкин из своей ссылки в Михайловском попадает «с корабля на бал» в Москву. В разгаре торжества по случаю коронации… Глаза разбегаются от обилия красавиц в роскошных нарядах. Куда там крепостным девкам!