– Да?
– Да. Хватит. Спасибо.
– Хорошо. Но тут еще много.
– Давай в следующий раз.
– Хорошо. Я прийду еще. Ты позови. И, пожалуйста, не давай больше никому колоть. Меня зови. Ладно?
– Конечно, Дварф. Обязательно позову. Может заглянешь, чаю выпьешь?
– Нет, Би, спасибо. Я вечером приду. Как обычно. Со всеми.
– Приходи. Обязательно приходи.
Пронзительно заскрипел воротом колодец. Дварф обернулся.
Возле колодца стоял полуголый Кречет и доставал из глубины сруба тяжелое мокрое ведро. Поставив ведро на землю, он приветливо кивнул соседям и громко поздоровался:
– Привет, Дварф.
– Доброе утро.
– Привет, Би! – крикнул Кречет женщине. – Никак Дварф все дрова у тебя переколол?
– Точно, – Би улыбнулась. Дварф тоже расплылся в широкой улыбке. – Придешь сегодня?
– А как же! Чтобы я да не пришел к любимой женщине!
– Ну, тебя! – Би отмахнулась. – Старичье!
– Старичье, может и старичье, да хозяйство-то – ничье! – Кречет захохотал, похабно подмигнул Би, наполнил колодезной водой оба ведра, с трудом поднял их, расплескав чуть ли не половину, и пошел к своему дому – высокий, худой, жилистый; проплешина на затылке отсвечивает утренним солнцем.
Улыбающаяся Би ушла в избу.
Запыхавшийся Дварф нагнал Кречета, просительно дернул его за штанину:
– Слышь, Кречет. Давай я тебе дрова порублю.
– Ты же у меня три дня назад все расколол. Забыл что-ли? Вон поленница стоит. Только вчера сложил.
– Да? – удивился Дварф. – А может у тебя еще есть?
– Нет у меня. Ты лучше к Урсу подойди. У него точно неколотые дрова есть.
– Да? – переспросил Дварф.
– Говорю тебе! Ты думаешь, что это он каждый день в лес бегает? Не иначе, как за дровами.
Дварф встал на месте, опустив топор и задумался. Голова его, с гривой нечесаных черных волос, чуть тронутых сединой, слегка подергивалась.
Кречет подошел к своему дому, кряхтя, поднялся на крыльцо и исчез за дверью. Дварф все стоял и о чем-то напряженно размышлял, все слушал непослушные неясные мысли, пытался выстроить их, упорядочить…
Урс бегом возвращался в деревню. Тяжелый двуручный меч в ножнах колотил его по бедру. Пот заливал глаза. Судорожно сжималось пересохшее горло. Стучало, металось в груди обезумевшее сердце. Рядом с Урсом, у его ног, бежал большой лохматый пес.
Они возвращались с тренировки.
Каждое утро, когда все старики еще спали, а красное набухшее солнце только-только выглядывало сонно из-за горизонта, и туман стелился по земле, засеивая траву росой, Урс выбегал из дома, окатывался возле колодца холодной водой, припасенной загодя со вчерашнего вечера – ни к чему будить соседей в такую рань визгливым скрипом ворота – и бежал в лес, на тренировку. Заслышав хозяина, выползал из-под крыльца пес Берт – умное, добродушное существо и несся вслед за ним, останавливаясь возле знакомых кустиков, углов и деревьев и привычно задирая заднюю лапу.
Урс не верил в свою старость. Он не мог представить себя дряхлой развалюхой. Древней руиной. Стариком. Не мог!.. Но он был им. Все они – жители полузаброшенного умирающего селения – были стариками, и сама деревня тоже была старухой, и потому и жили они здесь, старея все вместе, наблюдая друг за другом, за деревней, за брошенными домами, за подползающим оврагом, за подступающим лесом, наблюдая и ожидая: кто? Кто будет первым? Кто уйдет, опередив остальных? Чей дом опустеет? Кто не выйдет утром на крыльцо, и баньши, осиротевшие духи дома, которых никто никогда не видел, завоют, завопят, запричитают в ветреную погоду. Кто? Когда?.. Все старики, так или иначе, чаще или реже, задумывались об этом. Разве только ослабевший разумом Дварф жил словно ребенок, не мучая себя подобными вопросами, не задумываясь о времени, о старости, о скором конце. И еще Урс. Опытный воин. Он не мог позволить себе быть стариком. Всю свою жизнь он боролся и побеждал, так неужели он проиграет эту битву? Битву со временем, с самим собой, со старостью. Битву за жизнь. Свое последнее сражение… Вот почему он каждое утро начинал с изнуряющей гимнастики, вот почему он не забросил на пыльный чердак свой меч. Раньше у него было много врагов. Теперь остался только один. Враг номер один. И от него не убежать, не спрятаться. Враг этот всюду – смотрит на тебя из медной отшлифованной тарелки зеркала, заглядывает глазами стареющих друзей, иссушает их лица, незаметно пожирает плоть. И преждевременная усталость в мышцах – это тоже он. И ослабевающая память. И замедленная реакция. И боль… Все это он, но своего имени у него нет, только это слово, это прозвище – его прозвище – старость.
И это ты сам…
У подножья холма его встретил Дварф:
– Привет, Урс! – издалека крикнул он и радостно замахал рукой.
– Привет, – Урс добежал до соседа и остановившись, стал покачивать головой из стороны в сторону, хрустя шейными позвонками, разминая бугры мышц.
– А где дрова? – спросил Дварф, обшарив взглядом мускулистую фигуру Урса и внимательно оглядев собаку.
– Какие дрова? У дома, конечно.
– А ты из леса ничего не принес?
– Нет. А что я должен был принести?
– Дрова. Мне Кречет сказал… У дома, говоришь? А! Слушай, Урс, давай я тебе их поколю.
– Так я их еще неделю назад все расколол.
– Да? – Дварф явно расстроился. – А больше нет?
– Больше нет. Куда мне больше? На зиму хватит.
– А я поколоть хотел. Люблю колоть! Ты любишь колоть, Урс?
– Да, – Урс кивнул. – Ну, ладно, сосед. Некогда мне. – Он хлопнул Дварфа по плечу и побежал вверх по склону, к избам, к колодцу с холодной водой.
Дварф проводил его взглядом, затем обернулся на лес, откуда выбежал Урс, о чем-то задумался, глядя на деревья. Потом улыбнулся по-детски и стал неторопливо подниматься к деревне, волоча за собой топор, словно плуг.
Вигор проснулся оттого, что кто-то плескался у колодца, громко фыркая и отдуваясь. «Урс», – определил Вигор и перевернулся на бок, поглубже зарывшись в подушку.
Он еще долго лежал под одеялом в некоем полусонном оцепенении, слушая звяканье цепи, стук душки ведра, плеск воды и звучное фырканье соседа под окнами. Потом Урс ушел, и воцарилась тишина. Только просительно и негромко мычала корова у Би на подворье, да время от времени хрипло кукарекал петух.
Вигор вроде бы не спал, но проснуться окончательно все никак не мог. Под одеялом было тепло, уютно. Даже суставы почти не болели. И отсутствующая рука, убаюканная постельным теплом, перестала зудеть. Вигор знал, что стоит только ему подняться, опустить ноги на пол, как тотчас маленькие буравчики вгрызутся в плечо, в локоть, и вернется привычная боль, незлобивая, какая-то мягкая, домашняя, грызущая скорее для порядка, чтоб не забыли о ней, чтобы берегли, кутали в тепло, нежили…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});