Читать интересную книгу Под уральскими звездами - Владислав Гравишкис

Сереже в самом деле стало страшно. И в то же время хотелось, очень хотелось посмотреть в окно, узнать, плавает ли пирог по-прежнему в воздухе или уже упал в снег.

Сережа попробовал повернуть голову, открыть глаза, которые почему-то опять оказались закрытыми, но что-то холодное давило на лоб, на глаза. Он чувствовал, как судорожно напрягались веки, стараясь отлепиться друг от друга, но ничего не получалось.

А открыть глаза надо было во что бы то ни стало: на Сережу опять надвигалось что-то необыкновенное. Он еще не знал, что это, но посмотреть надо было обязательно. В ушах назойливо звучал чей-то хрипловатый голос:

— Мальчик, ты меня слышишь? Мальчик, мальчик!

Сережа с силой шевельнул веками, и они чуть-чуть раздвинулись. В узенькую щелочку он увидел что-то яркое, огненное. Оно пламенело такими синими, красными и зелеными искрами, что ослепило Сережу, и он снова закрыл глаза.

— Он? — донесся до него тот же голос.

— Кому больше быть? — отозвался другой голос. — Конечно, он.

— Живой? — спросил первый.

— Не знаю, — ответил второй. — Ракетница у тебя?

«Да я живой, совсем живой!» — сказал Сережа, но почему-то не услышал своего голоса.

— Пахомов, сюда! — прокричал кто-то. — Одного нашли!

— Нашли-и, нашли-и, нашли-и! — перекликались голоса, Сереже удалось опять приоткрыть глаза. Прямо перед собой он увидел желтое пламя свечи в фонаре. Верхняя часть стекла закоптилась косым наплывом и была точно укутана в черную бархатную тряпку.

— Зеленой, зеленой заряжай! — переговаривались неясные тени-недалеко от Сережи. — Красной не надо, одного нашли. Взрослого нигде нету, я все обыскал...

Раздался похожий на выстрел хлопок, и яркое, горящее с воем и шипением устремилось в воздух.

— Еще одну?

— Хватит. Выносить будем. Берись, Саша!

— Да-а... Закоченел совсем, бедняга!

— Осторожнее! Не поломай! Как сидел, так и неси.

«Про кого они говорят — не поломай? Про меня? Да разве я стеклянный?» — думал Сережа. Хотел сказать, что он жив, только замерз немного, но его пронизала такая острая режущая боль, что он застонал.

— Стонет. Посмотри, Пахомов, что с ним.

Совсем близко появилось немыслимое человеческое лицо: чугунные черные щеки, багровый нос, облепленные инеем ресницы и брови. Глаза смотрели на Сережу, в них поблескивали отсветы фонаря.

— Живой, ребята! Смотрит! Только застыл здорово, слова сказать не может.

Появилось еще одно лицо.

— А ведь мы, Вадим Сергеич, чуть мимо не проскочили — следы-то вон как запутаны, — говорил хрипловатый голос. — Метался, видно, во все стороны. Послышалось мне, стонет кто-то, да так тихонько, что подумал — чудится. Вернулся — смотрю, а это он. Приткнулся к сосне и сидит, бедняга. Ему бы ходить все время, а он...

— Сережа, ты слышишь меня? — спросил человек в шинели, в котором мальчик с трудом узнал Вадима Сергеевича, главного судью лыжных соревнований. Как он сюда попал? Как они все узнали, что Сережа остался один в лесу?

Он хотел громко, во весь голос сказать, что слышит, но рот не открывался.

— Слышу, — наконец произнес он, и, напрягаясь, выговорил то самое главное, что ему надо было сказать во что бы то ни стало: — Дядя Гриша... в шахту... упал...

— Как в шахту? Где? — Вадим Сергеевич склонился совсем близко, его горячее дыхание обдавало Сережины щеки.

— В шахту, — повторил Сережа. — Провалился... Я за вожжами пошел... Серко домой убежал...

— Вот новости! — пробормотал Вадим Сергеевич. — Где она, эта шахта? Не знаешь?..

— Не знаю... Я искал, искал... Отдохнуть захотелось...

Голова Вадима Сергеевича исчезла. В лицо Сережи опять светил фонарь.

— Саночкин! — услышал мальчик голос недалеко от себя. — Быстро на дорогу. Собирай всех. Ракетница есть?

— Машина идет! Из Собольского! — донесся далекий крик.

— Остановите! Во что бы то ни стало остановите! — закричал Вадим Сергеевич, и Сережа услышал, как звонко визгнули лыжи: должно быть, судья сам рванулся к дороге.

— Ничего, малыш, теперь все хорошо будет, — сказал ему лыжник.

— А дядю Гришу? — слабо спросил Сережа.

— И дядю Гришу выручим, — ответил лыжник. — Видишь, сколько нас!

Потом в глаза Сереже ударили снопы света, и он зажмурился. А через несколько минут он увидел вокруг себя знакомые лица: растерянного Семена Кузьмича, испуганного Женю, всегда серьезного Игоря и еще кого-то в громадном тулупе. Откуда они все? Как узнали? Слабым голосом он позвал:

— Жень! Ты здесь?

— Здесь, Сережа.

— Винтик, знаешь, у меня убежал. Я его...

Он хотел сказать, что бил Винтика, но услышал торопливый голос брата и умолк.

— Ты не беспокойся, Сережа, Винтик домой прибежал. Я его пришлю тебе, только ты... — Он хотел сказать «не умирай», но сдержался. — Только ты выздоравливай поскорее...

— Я не больной... Чего мне выздоравливать...

— Ну все-таки...

Сережу положили в кузов машины на разостланный мохнатый тулуп. Отсюда, с высоты, он увидел много людей на лыжах, большой костер, искры которого непрерывным потоком уходили в звездное небо, и освещенные костром темные стены леса.

— Дорогой вы будете его растирать, — говорил рядом Вадим Сергеевич. — Спирт у кого, ребята? Отдайте товарищам. И без задержки в больницу. Так вы говорите, прииск недалеко отсюда?

— Суковатка-то? Недалеко... — отозвался бас лыжника в огромном тулупе. — И километра не будет, сразу за Степановым ложком...

Это последнее, что услышал Сережа. Внизу шумно зарычал мотор, лесная стена ушла назад, а над Сережей склонилось лицо Семена Кузьмича.

У борта машины стояли, прижавшись друг к другу, Женя и Игорь, и почему-то испуганно смотрели на него, Сережу...

СИЛАЧЕВ НЕ СДАЛСЯ

Отправив племянника к лошади за вожжами, Силачев не стал терять времени. Он понимал, что даже с помощью вожжей выбраться из шахты ему будет нелегко: ведь рука-то одна, а делать перехваты на веревке одной рукой — почти немыслимое дело.

В стене шахты Григорий отыскивал трещины, расширял их ножом и вбивал туда куски кнутовища, чтобы получилось подобие ступеней. Делать перехваты он хотел, опираясь на эти ступени.

Время шло, а Сережа не появлялся. Что его задержало? Снять вожжи можно минут за десять-пятнадцать, а прошло уже никак не меньше получаса. Что с ним?

— Сережа! Сережа! — прокричал Силачев.

Наверху царила такая же тишина, как и здесь, в подземелье. Неужели с племяшкой что-нибудь случилось? «Ну и дела! — тоскливо размышлял Григорий. — Не отпускать бы его от себя. А куда денешь? Наверху стоять немыслимо, замерзнет».

— Сережа! Сереженька! — звал он, подняв голову вверх и вглядываясь в кусочек звездного неба, перечеркнутый черной полоской жерди.

«Не иначе, как парень тоже провалился в шахту, — пришло в голову Григорию. — Может, на прииске таких вот еле прикрытых шахтенок целый десяток...»

Григорий метался по шахте, в бессильной злобе стучал кулаком по стенам и неустанно обшаривал стены, надеясь найти выход.

А Сережа не появлялся, и мысль, что он тоже скатился в одну из приисковых шахт, казалось все более вероятной. Значит, ждать нечего, надо выбираться своими силами и спешить на помощь племяннику.

Силачев попробовал подняться по сделанным ступеням. Они сразу поломались, не выдержав тяжести большого, крепкого тела. Эх, если бы у него была веревка! Тогда можно бы подтягивать себя рукой, упираясь ногами в стенку, и добраться до жердей.

Он ощупал оставшийся от изломанного кнутовища витень. Витень был хороший, сплетенный из тонких и крепких полосок сыромятной кожи. Одна беда — короток. Как бы-его удлинить? Расплести? Получатся тонкие, слабые ремешки. Нет, им не выдержать, не годится... Из чего бы сделать веревку?

Григорий пошарил вокруг себя, и рука наткнулась на пушистый воротник тулупа. Вот это подходяще: нарезать полосок из тулупа и связать в одну. Веревка будет что надо, лучше и не придумать в таком положении. Овчины были мягкие, упругие, толстые. Правду говорил старик конюх, когда провожал в Собольское: хороший тулуп. Видимо, ездил в нем сам директор, этот старый ворчун Константин Васильевич! Ну и поднимет скандал, когда узнает, что Силачев располосовал на мелкие кусочки его директорский тулуп!

На мгновение Силачеву и самому стало жалко портить такую хорошую вещь. Нельзя ли нарезать полосок из чего-нибудь другого? Сапоги? Шапка? Пальто? Гимнастерка? Все не годилось. «Э-э, ладно, жалеть нечего — наверху Сережка пропадает!» — решил Силачев и взялся за работу.

Нож у Силачева был острый: он наточил его еще в цехе, перед отъездом в отпуск. Мешала темнота, работать приходилось ощупью, полосы получались неровные.

Тогда Силачев устроился по-другому: отрезал полосы, прижимая тулуп лбом и плечом к стене. Нож тупился, Григорий точил его тут же об стену, шоркая так сильно, что из-под лезвия дождем сыпались длинные, как стрелы, искры.