Персонажи «Мёртвых душ» – маски исчезают.
Но здесь, в Италии, престол красавицы природы… Тружусь и спешу всеми силами совершить труд мой.
Звуки тарантеллы. Пробегают две-три итальянские карнавальные маски.
Гоголь. Я теперь представляю вам, мои бесценные сестрицы Аннет и Лиза, случай познакомиться и знаю, что вы очень рады будете знакомству с Балабиной Марией Петровной, молоденькой, почти одних лет с вами, такой милой, такой доброй.
Появляется Балабина.
Голос (фонограмма). Дочь жандармского генерала в отставке, была ученицей Гоголя, затем его приятельницей.
Гоголь. Ditemi un poco, la mia illustrissima signora, che significa questa musica? Молчите, ничего не говорите, ничего не пишете… Можно ли так поступать? Или вы забыли, что обязаны написать мне три письма обширных и длинных, как плащи бернардинцев, три письма, полные клеветы, которая, по-моему, вещь на свете необходимая, три письма, написанные самым мелким почерком вашей собственной рукой.
Балабина. Мне очень приятно получать письма от других – это удаляет мою мысль на несколько минут от собственных моих занятий; но писать самой очень трудно…
Гоголь. Быть может, вы так наслаждаетесь прелестями и красотами вашего нежного климата, что не хотите, чтоб что-нибудь отвлекло вас. Или слишком заняты вашей известнейшей коллекцией мраморов, древних камней и многими, многими вещами, которые ваша милость честно похитила в Риме (ведь после Аттилы и Гензериха никто так не грабил вечный город, как блистательнейшая русская синьора Мария Петровна). Или вы… Но не могу найти больше причин, чтоб извинить вас.
Балабина. Я не знаю, о чём мы можем с вами разговаривать; говорить о пустяках – глупо; говорить о литературе, о картинке Бруни – скучно для меня; говорить о том, что делается в душе моей – с вами не могу. Она носит в себе такие чувства, которые, если б я попробовала растолковать вам, приехали бы к вам под формою дыма (да!), т.е. вы нашли бы слова мои совершенно пустыми, потому что эти чувства так тонки, что не могут быть написаны (да!).
Гоголь. О, моя дорогая синьорина, бросайте за окно ваш Петербург, суровый, как альпийский дуб, и приезжайте сюда. Будь я на вашем месте, я бы сейчас удрал. Если бы вы знали, какая здесь чудная зима. Воздух так нежен, нежнее риса по-милански, который вы частенько ели в Риме, а небо, о Боже, как прекрасно небо! (Пауза). Оно ясно, ясно – как глаза… как жаль, что у вас не голубые глаза, чтобы сравнить! но вашу душу оно всё же напоминает…
Балабина. Зачем мне надо писать, зачем не могу я вам сказать всё, что Богу угодно делать для меня? Он для меня творит чудеса! в душе моей существовала любовь, существовала с самых первых лет моей жизни, но я ещё не могла дать её кому-нибудь, дать, как надобно давать её, как дают её один раз! (Пауза). Я не верила в любовь любезного моего Вагнера, а когда на несколько минут мне казалось, что он меня любит, тогда я не знала, как нам не быть всегда разлучены… Я ещё не могу верить в моём неслыханном счастии…
Гоголь. Я люблю очень читать ваши письма. Хотя в них падежи бывают иногда большие либералы и (Пауза.) иногда... не слушаются вашей законной власти, но ваша мысль всегда ясна и иногда так выражена счастливо, что я завидую вам.
Балабина. Мне кажется, что я совершенно забыла писать по-русски. Какой стыд! Я довольно мало пишу по тому же резону, по которому и письма писать не хочу и не могу (Пауза.) Я много читаю…
Гоголь. Вам, верно, не случалось читать сонетов нынешнего римского поэта Белли…Знакомы ли были вы с транстеверянами, т.е. жителями по ту сторону Тибра, которые так горды своим чистым римским происхождением? Они одни считают себя настоящими римлянами. Вам, верно, не случалось читать сонетов нынешнего римского поэта Белли, которые, впрочем, нужно слышать, когда он сам читает. Они писаны на римском наречии, они не напечатаны…
На сцене посетители салона Зинаиды Волконской. Она восседает в кресле. Двое поэтов читают посвящённые ей стихи.
Первый.
Волшебница! Как сладко пела ты
Про дивную страну очарованья,
Про жаркую отчизну красоты!
Как я любил твои воспоминанья,
Как жадно я внимал словам твоим
И как мечтал о крае неизвестном!
Ты упилась сим воздухом чудесным,
И речь твоя так страстно дышит им.
Второй.
Среди рассеянной Москвы,
При толках виста и бостона,
При бальном лепете молвы
Ты любишь игры Аполлона,
Царица муз и красоты…
Первый.
Зачем, зачем так сладко пела ты?
Зачем и я внимал тебе так жадно,
И с уст твоих, певица красоты,
Пил яд мечты и страсти безотрадной?
В зрительном зале появляется Белли, он проходит к сцене с обращёнными к зрителям репликами на итальянском языке: Buon giorno, signori! Prego, lasciate passarmi. O! Che bella signorina! Belissima!
На сцене он раскланивается перед Зинаидой Волконской и читает свой сонет.
Белли.
Прекрасная синьора Зинаида!
Не гож я для публичного показа!
Любой знаток меня раскусит сразу,
Хоть не подаст из вежливости вида.
Ведь Муза моя слишком неказиста.
А чем обычно глупость награждают?
По мне, наверно, палка здесь страдает, –
Спасибо, если буду лишь освистан.
Синьора, я пишу простым манером,
Красиво говорить я не обучен,
Как вы с синьором Вяземским, к примеру.
Довольно, хватит! Нет к нытью причины!
Измучу ль вас иль заслужу я взбучку –
Вперёд! Ведь я в конце концов мужчина!
Гоголь. В этих сонетах столько соли и столько остроты, совершенно неожиданной, и так верно отражается в них жизнь нынешних транстеверян, что вы будете смеяться, и это тяжёлое облако, которое налетает на вашу голову, слетит прочь вместе с докучливой и несносной вашей головной болью.
На сцене – римская толпа.
– Смекай, зеваки зря бы не стояли,
Гляди, какая давка – не пройдёшь!
– Не то кому всадили в драке нож,
– Не то вора на Консульской поймали.
– С чего понабежали?
– Не поймёшь…
– Ух, ты! А вдруг сыскали клад в подвале?
– Нет, головы наверх позадирали.
– Пожар?
– А если не пожар, так что ж?
– Поближе протолкаться бы немножко…
– А вдруг какому умнику с тоски
– Приспичило бросаться из окошка?
– Смеются, что ли?
– Тьфу ты!
– Поглазей-ка…
Появляется некий человек и обращается к толпе:
Нашли на что дивиться, дураки:
Из клетки упорхнула канарейка.
Гоголь. Италия… Мне кажется, как будто бы я заехал к старинным малороссийским помещикам. Когда я увидел… во второй раз Рим.., мне показалось, что будто я увидел свою родину…
Украинская мелодия. Поселяне танцуют гопак. Танец прерывает вбежавшая поселянка – и начинается общий диалог:
– Утонул! ей-богу утонул! вот: чтобы я не сошла с этого места, если не утонул!
– Вот, чтобы мне воды не захотелось пить, если старая Переперчиха не видела собственными глазами, как повесился кузнец!
– Скажи лучше, чтоб тебе водки не захотелось пить, старая пьяница!
– Нужно быть такой сумасшедшей, как ты, чтобы повеситься! он утонул! он утонул! утонул в пролубе! Это я так знаю, как то, что ты была сейчас у шинкарки.
– Страмница! вишь чем стала попрекать! Молчала бы, негодница! Разве я не знаю, что к тебе дьяк ходит каждый вечер?
– Дьяк? Я дам знать дьяка! кто это говорит дьяк?
– А вот к кому ходит дьяк!
– Так это ты, сука, так это ты, ведьма, напускаешь ему туман и поишь нечистым зельем, чтобы ходил к тебе.
– Отвяжись от меня, сатана!
– Вишь, проклятая ведьма, чтоб ты не дождала детей своих видеть, негодная! тьфу!.. (плюёт в лицо).
– Так повесился кузнец или утонул?
– Вот сам он идёт! Нечистая сила!
– Нашли чему дивиться, дураки!
Звучит украинская песня. Появляется Гоголь на авансцене.
Гоголь. Мне кажется, как будто я заехал к малороссийским помещикам.
На сцене опять Белли, который читает свой сонет:
Белли.
Крещение сына
Скажи мне, в честь чего всё представленье –
Костюм с иголочки, и пряжки, и карета?
Зачем вино, пирожное, конфеты?
Ты, видно, просадил все сбереженья?
Зачем ослу изысканная шляпа,
Когда под ней коротенький умишко?
Супруга родила вчера мальчишку? –
Лакея для монахов и для папы.
Вам радостно, но если разобраться,