Читать интересную книгу Пережитки большой войны - Джон Мюллер

полностью сбрасывать роль этих мотивов со счетов и в последующих главах вернусь к данному вопросу более подробно, ведь многие из главных убийц и зачинщиков насилия в самом деле крайне сосредоточены на ненависти и стремлении к отмщению. Однако использованию ненависти, гнева или отмщения в качестве ключевых объяснительных переменных препятствует множество затруднений[41].

Начнем с такой проблемы, как поддержание градуса этих эмоций. В ходе насильственных конфликтов актуальный процесс ведения боевых действий с течением времени, как правило, рутинизируется – фактически он становится крайне утомительным. Поддерживать высокий градус ненависти, гнева и желания мести становится все сложнее. Гораздо более распространенным явлением, чем что-либо еще, на войне в действительности оказывается цинизм[42]. Разумеется, отдельные люди способны действовать с неизменно высоким накалом ненависти и гнева: в качестве примеров можно привести некоторых сторонников единства и независимости Ирландии и ряд противников существования Израиля. Но такие люди, похоже, редкость, а страсти, которые ими движут, могут оказаться саморазрушительными, или, как часто говорят, «поглощающими». Командиру на войне было бы неразумно полагаться на то, что он сможет поддерживать неизменный градус ненависти или гнева.

Кроме того, хотя проявления ненависти в отношениях между отдельными людьми и группами чрезвычайно распространены, и это весьма безотрадно – последователи Арчи Банкера[43] найдутся везде, – люди, склонные к ненависти, прибегают к насилию примечательно редко. В действительности, если обратиться к относительным показателям, насилие является практически исключительным явлением[44]. Согласно одному из подсчетов, за отдельный 20-летний период лишь 0,05 % потенциальных этнических конфликтов в Африке перешли в насильственную фазу. Кроме того, даже несмотря на то что между различными народами может накапливаться масса ненависти, насилия и враждебности, непохоже, что между этими состояниями и войной наблюдается устойчивая корреляция. Иными словами, война не особенно распространена в тех территориях, где между этническими группами присутствуют максимальные ненависть и разногласия. В действительности даже в тех социумах, которые, предположительно, наполнены ненавистью, людям удается жить бок о бок мирно, причем нередко на протяжении столетий, а число смешанных браков в таких сообществах порой растет невероятными темпами. Более того, привычное представление о том, что фактором групповой консолидации является антипатия к некой чужой группе, глубоко ошибочно. Сербы, проживавшие в Сербии, нередко были неспособны к проявлению эмоций к оказавшимся в безвыходном положении соплеменникам, бежавшим в Сербию из раздираемых войной Хорватии и Боснии, видя в этих беженцах, нередко выходцах из сельской местности, «деревенщину» и «голытьбу из захолустья»[45].

Наконец, в ряде случаев ненависть, казавшаяся возникшей от природы, может исчезать впечатляюще внезапно и, по-видимому, полностью, как только конфликт исчерпан. По наблюдениям Лоренса Кили, «человеческому поведению присуща удивительная пластичность»: отношения нередко «превращаются из привычной дружбы в острую неприязнь и обратно с впечатляющей скоростью». Например, Дэниел Голдхейген утверждает, что в Германии давно существовал «извечный подспудный антисемитизм», так что Гитлеру и нацистам попросту требовалось «дать ему волю и тем самым его активировать», тем не менее после Второй мировой войны благодаря демократии и юридическим запретам на антисемитские высказывания немцы быстро превратились в либерально-демократическую нацию «наподобие нас». Однако, отмечают некоторые критически настроенные авторы, если все это исчезло столь стремительно и бесповоротно, то давайте для начала ответим на вопрос: насколько естественной была эта ненависть к евреям? Примерно таким же образом Джон Дауэр документировал дикую, почти животную ненависть к японцам, которая, казалось, пышно расцвела среди американцев во время Второй мировой войны (многие из этих проявлений уходили корнями в различные расистские инциденты и меры, имевшие место десятилетия тому назад). Однако после войны эта ненависть стремительно и почти полностью исчезла: опросы, проведенные вскоре после наступления мира, показали, что из всех иностранцев японцы больше всего восхищаются именно американцами – теми самыми американцами, которые в 1945 году бомбили Токио, Хиросиму и Нагасаки[46].

В действительности, если бы люди не были способны контролировать проявления ненависти более или менее рациональным образом, война оказалась бы каким-то невозможным или по меньшей мере исключительно сложным делом. Для максимально эффективного ведения военных действий их участникам требуется давать волю страстям только по команде и уметь сдерживать их по приказу даже в том случае, когда для эмоционального ответа есть серьезный повод (в качестве примера можно привести ситуацию, когда нужно не отвечать обстрелом на обстрел). Ненависть и желание отомстить и правда зачастую выглядят не столько причиной, сколько результатом насильственного конфликта, либо, как в случае противостояния между футбольными фанатами, ненависть порой может скорее служить поводом, а не причиной для насилия[47].

Становление армий: криминальное и организованное ведение войны

Из приведенного выше перечня критериев не следует делать вывод, что вербовать, удерживать в строю и мотивировать участников боевых действий – это легкая задача. Описанные приемы могут быть эффективны, но попытки заставить людей совершать насилие индивидуально или коллективно часто с треском проваливались, а дезертирство и переход на сторону противника в ходе военных действий были совершенно привычным явлением, даже если за это грозит смертная казнь, а именно так очень часто и поступают с дезертирами и перебежчиками. Иными словами, несмотря на огромный объем психологических и исторических работ о важности воинской чести, о подчинении авторитету и верности группе, ключевая проблема военных действий на протяжении веков остается неизменной: как воспрепятствовать тому, чтобы люди не пошли на грубое нарушение приказов, дезертировав при первой же возможности? Наглядным примером этого является поведение иракской армии во время Войны в заливе 1991 года. Но даже в работе сравнительно отлаженной военной машины нацистской Германии случались осечки: за различные проступки во время Второй мировой войны было казнено 15 тысяч человек[48]. К тому же проблема заключается не просто в том, чтобы создать армию, которая успешно проявит себя в насилии во время боя, а в том, чтобы эта армия еще и могла справляться с длительными периодами скуки и гнетущего бездействия между сражениями.

В связи с этим историк Джеймс Макферсон приводит убедительные доказательства того, что солдаты, участвовавшие в Гражданской войне в США, возможно, гораздо больше вдохновлялись верованиями и идеологией, нежели основная масса участников большинства других войн. Но даже Макферсон приводит значительные свидетельства, демонстрирующие, что лишь примерно половина солдат действительно сражались, в то время как остальные – их называли по-разному: тихушники, прогульщики, шмыгуны, халявщики, бродяги, улепетывающие, волынщики или прохиндеи – при первых же признаках сражения были склонны исчезать из виду, сказываться больными, дезертировать или изъявлять потребность помогать раненым товарищам в тылу. Макферсон справедливо называет впечатляющим тот факт, что более половины первых