того, то же самое относится и к нечеткости этого различия. Как мы увидим, превращение групп людей, которые либо являлись преступниками, либо действовали подобным образом, в преимущественно организованные вооруженные силы находилось в центре процесса образования многих государств. И если сегодняшние военные действия по своей сути или в первую очередь сохраняют криминальный характер, а не являются организованными проявлениями глубоких этнических, политических, религиозных и цивилизационных тревог и обид, то из этого обстоятельства проистекает возможность поставить такие войны под контроль при помощи организованных сил. Потенциально это может даже привести к исчезновению такого древнего и, казалось бы, неизбежного института, как война.
Глава 2. Контроль над войной и нарастание неприязни к войне
За последнее тысячелетие европейской истории военные действия из обыденности и рутины превратились в нечто непривычное и нежелательное. Эта глава охватывает примерно девять столетий: мы проследим такие тенденции в истории Европы, как успех организованных армий, за которым последовало появление системы европейских государств, все больший контроль над войной со стороны политических властей, сохранение энтузиазма в отношении войны и подъем – впервые в истории – целеустремленных, убежденных и активных групп противников войны в десятилетия, предшествовавшие Первой мировой.
Триумф организованных сил в Европе
В свое время Европа, возможно, была самым воинственным регионом земного шара. В раннем Средневековье, отмечает Филипп Контамин, «годы, когда походы не совершались, были настолько редки, что всегда отмечались в анналах». Ричард Каупер подчеркивает, что война была «неотъемлемой и характерной» функцией государств средневековой Европы. Война поглощала «необъятную долю богатств государственной казны, отнимала основную часть времени и усилий королей и их советников», а ведение войны сопровождалось «прославлением ее как величайшего испытания и наивысшего проявления человеческого». Война, указывает Майкл Ховард, «была почти автоматическим видом деятельности, частью естественного порядка вещей». Соответственно, как заметил Чарльз Тилли, «едва ли даже стоит задаваться вопросом, когда государства воевали, поскольку большинство государств находились в состоянии войны почти постоянно»[66].
Организация рекрутского набора для армий этого периода была необычайно неизбирательной: за очень редким исключением, военные требовали от вербовщиков лишь того, чтобы они поставляли им живую массу. Кроме того, потенциальные призывники зачастую могли откупиться (в том числе с помощью взятки) от военной службы или найти себе замену. Подобная практика комплектования армий, по сути, гарантировала, что солдатские ряды пополняли преимущественно преступники, головорезы и проходимцы, а также бродяги, праздношатающиеся элементы, парии, тунеядцы, неудачники, оборванцы, нищие, изгои, пьяницы и ленивые безработные бедняки, а возможно, и психически нездоровые лица. По словам Тилли, «иногда лучшим источником пополнения вооруженных сторонников короля выступает преступный мир». Монархи «часто уполномочивали частных лиц нанимать разбойников для совершения набегов на врагов и поощряли регулярные войска к захвату добычи». Как отмечает Джон Киган, в средневековых сражениях, например в битве при Азенкуре в 1415 году, «значительную долю людей, появлявшихся на поле боя (по меньшей мере среди рядовых солдат), составляли те, кто до вступления в армию был виновен в кровавых убийствах, так что пойти в солдаты для этих людей, по сути, означало избежать наказания, положенного по гражданским законам»[67].
Удачными местами для поиска рекрутов зачастую оказывались кабаки и бордели, а тюрьмы и вовсе могли обеспечивать вербовщикам идеальные возможности, ведь там сидели люди, ожидавшие суда или приговора, причем очень часто за преступления, караемые смертной казнью, и для них даже самая тяжелая солдатская служба была бы лучшей участью. Местным жителям это давало возможность хотя бы на время избавиться от нежелательных лиц, причем с чистой финансовой выгодой: вербовка заключенных в солдаты не стоила ни гроша, а сообщество еще и освобождалось от расходов по их содержанию. Эта схема оказывалась особенно привлекательной, когда вербовщики пытались отыскать людей для иностранных армий: многие местные жители видели в этом прекрасную возможность, скорее всего, навсегда изгнать из сообщества преступников и других нежелательных лиц. Кроме того, армия часто давала приют и спасение тем, кто скрывался от правосудия или родительского гнева. Некоторые армии Столетней войны, события которой разворачивались во Франции в период с 1340 по 1453 год (столетие выдалось долгим), на 2–12 % состояли из осужденных преступников, среди которых было много убийц, надеявшихся получить за службу королевское помилование[68].
Одной из причин повсеместного набора в солдаты иностранцев было то, что они с меньшей вероятностью дезертируют, находясь в незнакомой местности. Но ни это обстоятельство, ни угроза смертной казни не решали проблему дезертирства: его масштабы были невероятны – от 5 до 20 % ежемесячно, – в связи с чем командующие не могли иметь точного представления о численности своих войск в данный момент времени. Доходило даже до случаев, когда почти полностью дезертировали целые армии. Дезертирство было особенно характерно при затяжных изматывающих осадах, которые в рассматриваемый период были наиболее распространенной разновидностью ведения войны. Иногда дезертиры в больших количествах бежали в тот же самый город, который они осаждали[69].
В войне Алой и Белой розы в Англии XV века сражавшиеся армии имели костяк профессиональных военных, однако у подавляющего большинства солдат не было должного представления о дисциплине, они были плохо подготовлены и неопытны. В качестве стимула пойти в армию привычно использовалась выпивка: алкоголь поглощался ежедневно, а накануне сражения – в огромных количествах; солдаты грабили захваченные города пьяными. Один хронист-современник с негодованием писал о «дурном поведении королевских подручных», которые «упились вином», а затем «разграбили город, забрав с собой постельные принадлежности, одежду и другое добро и обесчестив множество женщин»[70].
Как следствие, значительное количество войн, терзавших Европу в рассматриваемое время, во многом напоминали криминальный бизнес. Как отмечает Тилли, «в период раздробленных суверенитетов… стирается разница между солдатами, бандитами, пиратами, мятежниками и лордами, исполняющими свой воинский долг, и все сливается в один поток насильственных действий». Нередко предполагалось, что солдаты и матросы на королевской службе «сами обеспечат себя всем необходимым, грабя гражданское население, осуществляя реквизиции, насилуя, мародерствуя, захватывая трофеи. После демобилизации они обычно продолжали прибегать к тем же методам, но уже без королевской охраны; демобилизованные корабли становились пиратскими судами, демобилизованные войска – разбойниками». Французы называли таких людей écorcheurs [живодеры] – буквально: выжигатели земли. В ходе Тридцатилетней войны в первой половине XVII века боевые действия зачастую становились чрезвычайно выгодным начинанием: одну из самых успешных армий, участвовавших в этом конфликте, метко называли «величайшим коммерческим предприятием своего времени»[71].
В XIV веке, указывает Ричард Каупер, рыцари, «похоже, считали поджог и мародерство нормальным и ожидаемым дополнением военной кампании»: как самодовольно выражался английский король Генрих V,