Читать интересную книгу Битва двух империй. 1805–1812 - Олег Соколов

Ответом на эти послания было презрительное письмо английского министра иностранных дел лорда Гренвиля и концентрация австрийских войск в Италии. Война, увы, была неизбежной. Но, рассчитывая на слабость Франции, союзники забыли, что во главе ее отныне стоял полный энергии и отваги человек, вокруг которого сплотилась вся нация. Наконец, человек, профессией которого, делом, которое он знал лучше, чем кто-либо, была война.

Пока австрийские генералы составляли планы и собирали свои полки, Бонапарт двинулся через Альпы с так называемой Резервной армией и нанёс удар по врагу с тыла. 14 июня 1800 года в битве при Маренго он вдребезги разбил австрийские войска, а уже на следующий день была подписана конвенция, согласно которой австрийцы очищали без боя большую часть Северной Италии. Едва начавшись, война уже закончилась.

Современники были потрясены невиданными успехами молодого героя. Немецкий военный теоретик того времени фон Бюлов написал, что эти события представляют собой «череду чудес, которые являют собой результат действия неведомых, я бы сказал сверхъестественных, сил».

При дворе императора Павла известия о победе Бонапарта вызвали реакцию, которую трудно было бы вообразить еще за полгода до этого: «Новость о победе при Маренго произвела в Петербурге удивительный эффект, — доносил источник министерства иностранных дел Франции. — Павел I не мог сдержать своей радости, не прекращая повторять: „Ну что, видите, какую трепку задали австрийцам с тех пор, как из Италии ушли русские“. Бонапарт стал отныне его героем, и, следовательно, как вы можете догадаться, героем для всего двора — какая необычная перемена!»[15]

Подобные настроения открывали дорогу к возможному сближению России и Франции. С другой стороны, победа при Маренго, ещё больше укрепившая власть первого консула, позволила ему более смело действовать в отношении России. Бонапарт решил, что он может сам сделать первый шаг навстречу недавнему противнику Франции.

18 июля 1800 г. министр иностранных дел Франции Талейран по поручению первого консула направил вице-канцлеру Российской империи графу Никите Петровичу Панину письмо следующего содержания: «Граф, Первый консул Французской республики знал все обстоятельства похода, который предшествовал его возвращению в Европу. Он знает, что англичане и австрийцы обязаны всеми своими успехами содействию русских войск; и, так как он почитает мужество, так как он больше всего стремится выразить свое уважение к храбрым войскам, он поспешил распорядиться, чтобы комиссарам, которым поручен был Англией и Австрией обмен пленных, предложено было включить в этот обмен и русских, находившихся во Франции… Но это предложение, столь естественное и повторенное несколько раз, осталось без успеха. Сами англичане, которые не могут не сознаться, что они обязаны русским и своими первыми успехами в Батавии, и плодами, которые они пожали безраздельно, и своим безопасным отступлением (потому что без русских ни одному англичанину не удалось бы сесть на корабль), англичане, говорю я, имеющие в эту минуту у себя двадцать тысяч пленных французов, не согласились на обмен русских. Пораженный этою несправедливостью и не желая далее удерживать таких храбрых воинов, которых покидают коварные союзники, сперва выдав их, Первый консул приказал, чтобы все русские, находящиеся в плену во Франции, числом около 6 тыс., возвратились в Россию без обмена и со всеми военными почестями. Ради этого случая они будут обмундированы заново, получат новое оружие и свои знамена»[16].

За этим письмом последовало следующее, также подписанное Талейраном, где подчеркивалась решимость французов защищать остров Мальту от англичан, желающих прибрать его к рукам. Наконец Бонапарт послал в подарок императору Павлу I меч, дарованный папой Львом X одному из магистров Мальтийского ордена.

Рыцарский жест и каждая строка в письмах первого консула были «тонко рассчитаны, — справедливо отмечает известный советский историк А. Манфред, — и неназойливое напоминание о том, что Бонапарт не участвовал в минувшей войне, и стрела, как бы ненароком направленная в Англию и Австрию, и дань уважения, принесенная русским храбрым войскам»[17]. Наконец, и сам адресат был выбран умело — хорошо знали, что Панин был горячим англофилом и сторонником коалиции. Разумеется, что, несмотря на формального адресата, письма в конечном итоге оказались на столе императора. Зная характер Павла I, нетрудно догадаться, какое впечатление произвели на него эти смелые, простые и благородные слова и поступки.

Реакция Павла была воистину восторженной. Говорят, что российский император поставил в своём кабинете бюст первого консула, а в одной из записок, направленных в министерство иностранных дел Франции, говорилось: «Русский художник написал картину, изображающую момент, когда Бонапарт устремился на мост у Лоди, чтобы во главе гренадер взять штурмом вражеские батареи…[5] Императрица купила картину за 600 рублей. Англия выделила значительные суммы, чтобы склонить наш двор остаться в коалиции. Но горе тому, кто осмелится предложить это…»[18]

Разумеется, положительная, можно сказать восторженная, реакция Павла была бы невозможна, если бы речь шла исключительно об изысканных жестах со стороны Бонапарта. Результат был столь значительным, потому что демонстрации внимания легли на прочную базу сознания близости интересов России и Франции. Неудача «крестового похода» заставила русского императора сменить стержень своей внешней политики: от идеологических соображений перейти на почву геополитики. С другой стороны, необходимость любой ценой остановить революционную войну настоятельно требовала от правящих кругов Франции найти союзника. Только с помощью прочного союза можно было раз и навсегда примирить новую Францию с Европой.

И Бонапарт, и Павел в начале 1800 г. получили на этот счет ряд недвусмысленных соображений от своих ближайших помощников. Даже министр иностранных дел Талейран, который видел в перспективе для Франции возможность и необходимость сближения с Австрией, написал в знаменитой брошюре «Состояние Франции в конце VIII года»[6]: «Франция, возможно, единственное государство, у которого нет оснований опасаться России. У Франции нет никакой заинтересованности желать ослабления этой страны, никакой причины, чтобы не давать развития ее благосостоянию… Улучшить отношения между Францией и Россией, сделать так, чтобы исчезли даже причины, даже случаи споров, очень просто, и Франция не должна быть ни придирчивой, ни требовательной, все, что она желает, равным образом будет полезно как России, так и ей… Русская империя может получить великолепный союз… Согласие этих государств обеспечит стабильность всего мира»[19]. Из пространной аргументации Талейран сделал вывод о приоритетах французской внешней политики. Они должны были быть следующими: «Война до победы и блокада Великобритании до тех пор, пока последняя будет безраздельно господствовать на морях. Война с Австрией, чтобы заключить с ней мир, а потом и союз. Договор с Россией, которая должна стать главным и естественным союзником Франции»[20].

С другой стороны, подобную же записку (всего лишь через несколько месяцев после того, как Талейран составил свою) подал императору Павлу I министр иностранных дел России граф Ростопчин. Эта записка была внимательно изучена императором и утверждена им 2 (14) октября 1800 г. Прежде всего Ростопчин считал, что Бонапарт желает мира с Россией и другими континентальными державами уже хотя бы потому, что вынужден вести борьбу с Англией: «Нынешний повелитель сей державы (Франции) слишком самолюбив, счастлив в своих предприятиях и неограничен в славе, дабы не желать мира. Им он утвердит себя в начальстве, приобретет признательность утомленного французского народа и всей Европы и употребит покой внутренний на приготовления военные против Англии, которая своею завистью, пронырством и богатством была, есть и пребудет не соперница, но злодей Франции…»[21]

«Так она (Англия)… вооружила попеременно угрозами, хитростью и деньгами все державы против Франции (замечание императора Павла: „И нас, грешных!“) и выпускала их на театр войны единственно для достижения собственной цели…»[22]

Выводом Ростопчина была необходимость сближения с Францией и тесное содействие с ней на международной арене.

Император Павел I согласился с выводами своего министра и написал: «Опробуя (утверждая) план ваш, желаю, чтоб вы приступили к исполнению оного. Дай Бог, чтоб по сему было»[23].

Первым практическим шагом на пути этого сближения стало отправление в Париж уполномоченного, формальной целью которого было обсуждение вопросов, связанных с возвращением русских пленных на родину. На самом деле посланец царя генерал Спренгпортен[7] должен был подготовить почву для политического сближения России и Франции.