Читать интересную книгу Переводим с итальянского - Владимир Кулеба

Казус этот случился после того, как я ушел, по выражению Влада, в большую прессу. Хотя работа в редакции почти ничем не отличалась от прежней. Зато не только можно, даже нужно писать в газету. Главный редактор так и сказал, когда они с заведующим, опытным журналистским волком, Валентином Владимировичем Величко («В в кубе», «В-3»), ходили на «тезоименитство»:

– Чтобы закрепиться в коллективе, у тебя одна дорога – писать, писать и писать! Я сам когда-то в отделе писем начинал. Там – море тем! Думаю, и Валентин Владимирович поможет, не одному киевскому журналисту руку ставил…

– Слышал, что шеф сказал, – это «В-3» ему у себя в кабинете. – Мы полосу писем раз в две недели готовим. Так что с тебя, как новичка, обзор причитается. Писал когда-нибудь в газету?

– Только стихи…

– Ну, ничего, здесь быстро эту дурь выбьют…

Довольно легко вошел в коллектив, прижился. Пахать, правда, приходилось с утра до ночи. Рабочий день начинался в двенадцать дня, заканчивался официально в восемь. Когда дежурили на выпуске, могли задержаться и до двух утра и позже. Как повезет. Все зависело от поступления официоза. Его тогда, в 1978-м, шло море – и из Москвы, и из Киева. Другое дело, не читал никто ни велеричивых речей генсека, ни отчетов с пленумов ЦК, ни приветствий, ни прочей партийной жвачки. На приходивших по каналам ТАСС-РАТАУ лентах стоял гриф: «Литерная. Для обязательного опубликования». Старый наборщик Снигач Абрам Яковлевич, с которым они сошлись на почве любви к Пастернаку, рассказывал, что «литерные» ведут свою историю со времен Сталина. Сам в типографии с начала тридцатых. С пятнадцатилетним перерывом, с 37-го по 52-й. Тогда всю типографию с редакцией впридачу загребли в одну ночь как врагов народа и политических диверсантов.

Так что, как ни крути, ставить в номер всю эту дребедень надо обязательно. Вот и выходили газеты почти каждый день с одинаковыми материалами, похожими, как близнецы.

– Опять, кроме спорта и погоды, читать нечего, – говорили ребята-печатники, первыми разворачивая свежий, еще со следами черной, резко пахнущей, краски, завтрашний номер.

Как-то предложил заведующему вместо скучного и однообразного обзора писем – тот же перечень городских проблем, но в зарифмованном виде.

– Ты сначала напиши, потом поглядим. – Без особого энтузиазма согласился «В-3». – Ох, и беда с этими «позвоночными»! Но учти: переделывать, тем более писать за тебя обзор, я не буду! А докладную Семенычу подам сразу же, пусть с тобой разбирается!

Семеныч – ответственный секретарь, главное редакционное пугало, мог «капнуть» непосредственно главному, тогда неприятностей не оберешься. Кроме того, он ведал «разметкой» гонорара, так что при желании мог выписать за статью или заметку по минимуму, мог – и набавить «десятку» сверх нормы. А что такое лишние десять рублей, «червонец»? Три бутылки водки. Вот так!

«Блатными» или «позвоночными» в редакции называли людей, которые устроились сюда по блату. Их шеф – добрейшей души человек, почти никому не отказывал, особенно, если просьба исходила от начальства – из горкома, обкома, Совмина, Верховного Совета, какого-нибудь министерства, не говоря уже о самом ЦК партии. Так и получалось, что на каждую «рабочую лошадку» в конторе приходилось по одному, а то и по два «калеки», то есть тех, кого в редакции с легкой руки Вовки Репринцева («Принца») называли «позвоночными». Я тоже таким считался, за меня ведь просили, чтобы по переводу из Союза в редакцию взяли. Сидел всю ночь, черкал, рвал, ни фига не получилось. Так и уснул за столом, свалился под утро со стула. Умылся холодной водой – и снова за стол. Такого обзора, как планировал «В-3», все равно не получилось. Зато накропал фельетон по мотивам писем и жалоб трудящихся на работу киевского общепита.

– Неплохо, – буркнул Величко, когда я дал ему почитать. – Пойду к Семенычу, пусть он решает, дело-то новое, прецедентов не было в газете, пусть начальство решает. А ты, молодое дарование, блин, садись и пиши обзор! Его ведь с тебя никто не снимал, нет? Чтобы через два часа – готов, как штык. Сто восемьдесят строк, не больше, ни меньше! Фельетон, если пройдет, мы вместо фоторепортажа поставим, тот совсем слабый. Я этого Гундика прибью как-нибудь! Четверть первого, а его на работе нет! Вот классики, мать их!

Серега Гундик – мой коллега, корреспондент отдела писем, тоже «позвоночный калека». Пришел к нам из окружной армейской газеты, кто-то из генералитета за него замолвил. Хороший парень, но имел два, как сам говорил, «небольших недостатка»: никогда никуда вовремя не приходил и почти не умел писать в газету, хоть и закончил факультет журналистики, стационар. Зато – добрейшей души человек. В конторе его называли «пастухом» – в Сереге души не чаяли редакционные женщины, которые весь день шли к нему советоваться по своим сокровенным вопросам. Потому застать на рабочем месте его практически невозможно. Обычно, он располагался на последнем лестничном пролете, ведущем на заколоченный чердак, как они называли, «серой приемной».

Репринцев – первый, кто меня поздравил с удачным дебютом:

– Володька, Беззубов! Поздравляю! Твой фельетон в номер идет, дай глянуть! Я только что у Семеныча в кабинете был, по своим делам, они его с «Вэ-три» читали. Высочайшая оценка, старик! Я только концовку, к сожалению, застал. Будь другом…

– Да я с удовольствием. Только нет у меня, вот, разве что черновик, оригинал, от руки, если разберешь…

– Ты сам прочти. Подожди, дверь закрою!

Володька Репринцев – сирота, из детдомовских. Оттуда, наверное, эти искренность, непосредственность, радость чужой удаче, чувство товарищества. Я, признаться, поначалу более чем осторожно относился, все «второй смысл» выискивал, сомневался. В наши времена все реже встречается такое отношение.

Кроме того, Принц – признанный авторитет, дружит с «аксакалами» – «святой троицей», «держателями акций», без которых ни один вопрос в конторе не решается. Если бы кто специально выискивал более непохожих, разношерстных людей, чем эти трое – Павел Павлович, Исаак Абрамович и Иван Андреевич – не подобрал бы. Ветераны, пришли в контору, когда многие из нас не родились, начинали во времена оттепели, запросто называли Хрущева «Хрущем», «Микитой», помнили его со времен руководства киевским ЦК. Брежнева – исключительно Леней, считали его «молодым да ранним». Дослужились до заведующих отделами, членов редколлегии и зарабатывали пером больше всех в конторе, включая самого шефа, его заместителей и ответсека Семеныча, с которым вели беспощадную непрекращающуюся ни на день войну на выживание. Именно это скрытое противостояние их сплачивало, заставляло держаться вместе, несмотря на все различия и разночтения.

Павел Павлович, он же Падлович, возглавлял главный отдел – партийной жизни. Так как в те времена партия у нас была одна, коммунистическая, ее ведущее по самому определению положение не обсуждалось. Отделу, как его в конторе называли, ПэЖэ, принадлежало главенствующее место на полосе, он мог заявить сколько угодно места, его материалам всегда давали «зеленый свет», иногда соперничали даже с официозом. Два раза в неделю заведующий писал передовицы, каждая из которых оценивалась в сорок рублей гонорара. Он же готовил отчеты с пленумов и сессий горсовета, умело препарируя доклады первого секретаря горкома партии и председателя горисполкома. Больше Павлович себя не утруждал.

Зато «негры», как он их называл, пахали, как каторжные, заполняя «дырки», отведенные на второй полосе ведущему отделу – обобщали опыт первичных организаций, раскрывали формы и методы работы агитаторов-политинформаторов и прочих пропагандистов. Все это была, конечно, чушь собачья, которую они натужно высасывали из пальца, причем, ежедневно. Норма на каждого сотрудника отдела – триста строк в день (восемь страниц машинописи). Даже физически освоить такой объем – непросто. А ведь надо обеспечить содержание, найти, договориться, назвать конкретный адрес так называемого передового опыта. Плюс еженедельные дежурства по номеру, участие в различных редакционных проектах и т. д.

Конец ознакомительного фрагмента.