Читать интересную книгу В парализованном свете. 1979—1984 (Романы. Повесть) - Александр Русов

Вдруг в широко раскрытый рот Бориса Сидоровича вновь со свистом устремился воздух, и где-то там, в груди, начал надуваться ужасный пузырь. Все замерли. Однако обошлось, приступ не повторился.

— Задумаемся же о том пределе, той мере приближения перевода к подлиннику…

Старший лингвист ЛПИМТ сделал многозначительную паузу, исподлобья и не без сарказма взглянул на сидящего визави Андрея Аркадьевича Сумма, сморщил лицо, все в старческих угрях, громко отпил несколько глотков воды из пододвинутого кем-то стакана и продолжал:

— Было бы крайне неразумно при разработке новой системы возвращаться ко временам так называемого склонения на наши нравы, когда переводчики сатир Буало, например, превращали Париж в Москву, другие переносили действие из одного времени в другое, а третьи так и вовсе переименовывали небезызвестную «Ленору» Бюргера то в Людмилу, то в Ольгу…

Нина Павловна, тощая, маленькая женщина с желчным лицом, представлявшая на заседании интересы технического отдела, заерзала на своем стуле и недобро взглянула на Бориса Сидоровича, всем своим видом давая понять, что вводная часть затянулась и пора переходить к существу вопроса. Поговаривали, что она приходится дальней родственницей покойному академику Скипетрову.

— Иные же переводчики, — отложил в сторону дрожащей рукой один из шуршащих листков доклада Борис Сидорович, — я имею в виду, разумеется, только тех, кто не прибегает к сознательным искажениям, а добросовестно пытается перенести читателя в обстановку других эпох… так вот, некоторые переводчики, к сожалению, сами перебираются туда с большим трудом. И потому под беретом, осененным перьями, мы нередко узнаем голову, причесанную в современной парикмахерской, иные романтические героини получают воспитание в нынешней школе с продленным днем, а государственные люди шестнадцатого столетия мыслят столь же неинтересно, как какие-нибудь современные обозреватели «Литературной газеты»…

Последние слова лингвиста вызвали заметное оживление. При этом кто-то вспомнил недавно опубликованную в районной газете заметку, посвященную Лунинской системе переводов, кто-то усмотрел двусмысленный намек в выражении «государственные люди», а докладчик уже углубился в анализ страданий писателей, уязвленных жалкими переводами. Целый его пассаж был посвящен Пушкину, впадавшему в бессильный гнев от упреков в неблагодарности по поводу исправлений и улучшений его текстов переводчиком, взявшим на себя труд «сократить длинноты и облагородить некоторые слишком уж обыкновенные украшения». Дальнейшее сводилось к отстаиванию необходимости использовать для новой машинной идеологии единственно правильный принцип перевода — «слово в слово».

Борис Сидорович прихлопнул ладонью последний лежавший перед ним листок и на вопрос председателя: «вы кончили?» — только упрямо тряхнул головой.

— Кто следующий? — обратился к собравшимся Владимир Васильевич.

Его взгляд, пробежав по лицам, точно луч прожектора, остановился на товарище Кирикиасе. Но тут донеслось совсем с другой стороны:

— Разрешите мне.

2. ДОВОДЫ ОППОНЕНТА

— Прошу внимания! Слово Андрею Аркадьевичу Сумму.

В отличие от апологета «дословного перевода» Бориса Сидоровича, Андрей Аркадьевич принадлежал к артистическому типу переводчиков-импровизаторов и потому начал свое выступление в полемическом тоне, противопоставив буквализму предшественника свободные правила свободных ассоциаций, которые, по его утверждению, только и могли сообщить гибкость машинной идеологии в современных условиях дискретного перевода.

— Как сказано у Вергилия: «Quadrupedante putrem sonitu quatit ungula campum»…

С первой же фразы богатый модуляциями, выразительный голос Андрея Аркадьевича, его капризно-чувственные губы на бледном худом лице, свидетельствующие о необычном сочетании жизнелюбия и аскетизма, покорили присутствующих.

— Переводится это так: «Топотом звонких копыт сотрясается рыхлое поле». Стихи Вергилия тотчас пришли мне на память, когда в уже упоминавшейся сегодня научной статье я столкнулся с термином «ядерный квадрупольный», созвучным вергилиевскому quadrupedante…

Тут Андрей Аркадьевич вынужден был откровенно признаться, что до сих пор не понимает, да и не стремится, по совести говоря, понять значение сложного физического термина. Лишь интуитивно ощущаемое сродство энергий побудило его использовать строку из «Энеиды» в качестве  и н т е р а п т о р а  — искусственной вставки, ритмической паузы, если угодно.

— О плодотворности принципа спонтанности применительно к дискретному переводу свидетельствуют хотя бы успешно начатые работы в области…

На мгновение Андрей Аркадьевич замешкался.

— Кетенов, — подсказал кто-то из соседей.

— Да, кетенов, благодарю вас…

Виген Германович сожалел, что докладчики выступают сидя. Это невольно снижало общее впечатление. Никто не мог увидеть и оценить его сотрудников в полный, так сказать, рост.

— Несомненно, — продолжал Андрей Аркадьевич, — дословный перевод лишает восприятие оригинала должной активности, делая его тем самым и не совсем точным. Что касается переводов пушкинских стихов на французский, на которых останавливался уважаемый Борис Сидорович, то они страдают прежде всего от неспособности вместить в себя должный энергетический заряд…

Убедительно возразив оппоненту, Андрей Аркадьевич перешел к демонстрации наглядных примеров, и тогда участники заседания получили редкостную возможность с помощью звуков, похожих на журчание горного источника — всех этих «ле», «конклаве», «ассамбле», «сур ламе» в блестящем исполнении Андрея Аркадьевича, — убедиться в том, что никакое количество использованных переводчиком-французом «пуров», «сюров» и «приеров» не способно передать весь напор, выразить глубинный смысл простой пушкинской фразы: «Собором положили В последний раз отведать силу просьбы Над скорбною правителя душой».

Очевидная пассивность членов Президиума, принявших без возражений все эти доводы, породили гневную реплику с места и решительный протест Бориса Сидоровича. Одной мощью своих голосовых связок он как бы стряхнул оцепенение со слушателей, откинул наброшенную Андреем Аркадьевичем гипнотическую сеть.

— Че-пу-ха!

— Ближе к делу! — выкрикнула с дальнего края стола Нина Павловна. — Какой экономический эффект даст предлагаемая система в сравнении с существующей? И вообще что это такое — дискретный перевод?..

— Нина Павловна, — призывая к порядку, постучал карандашом по столу председательствующий. — Вопросы потом. Пусть товарищи кончат.

При этом лицо его приобрело хитроватое, даже плутовское выражение, глаза яростно заблестели, а подвижные морщинки в углах губ обрели подобие как бы затаенной, но и очевидной для всех улыбки, словно заместитель директора вполне разделял серьезные опасения Нины Павловны и сам в скором времени собирался задать подобный вопрос.

Не привыкшая церемониться с теми, кто не ходил перед нею, как говорили, «на цырлах», что могло означать и «на цыпочках», и производное от zierlich-manierlich, Нина Павловна демонстративно отвернулась. Она терпеть не могла «образованных», не боялась начальства, знала свое дело и умела сводить даже те концы нитей институтского планирования, которые не удавалось свести воедино всей электронно-вычислительной технике товарища Кирикиаса. Один из немногих в институте действительно незаменимых работников, Нина Павловна подписывала в министерстве сотни необходимых документов, связанных с планом, знала главные входы и запасные выходы сложнейших лабиринтов управленческих структур, и можно было только поражаться, как удавалось этой маленькой женщине держать на своих хрупких плечах финансовую судьбу огромного научно-исследовательского учреждения.

— Хочу напомнить, — обратился, казалось, уже к ней одной Андрей Аркадьевич, — что дискретный перевод, единственное назначение которого — инициировать творческую деятельность ученых, сам по себе тоже творчество, требующее изрядного языкового чутья, свободного полета ассоциаций, неожиданного раскрытия глубинного содержания подлинника. Программы необходимо составлять так, чтобы машина безошибочно выбирала то новое, необычное, что нам, переводчикам, помогает найти интуиция. Характер  и н т е р а п т о р о в  должен быть поэтому полностью обусловлен идеологией. Наиболее поучительные примеры истории, к которым здесь также апеллировали, свидетельствуют, между прочим, что  и н т е р а п ц и я, как и интерпретация, лежит в основе любого созидательного акта на протяжении всей человеческой деятельности. Я подчеркиваю: любого! Достаточно вспомнить Плавта, его переделки греческих авторов. Или Альбрехта фон Эйба, который, в свою очередь, переделывал Плавта. А сколько раз Шекспир переделывал то, что многократно переделывали до него! Раз уж мы взяли за правило прибегать к авторитетам… — В этом месте своего выступления Андрей Аркадьевич метнул сокрушающий взгляд в сторону задремавшего Бориса Сидоровича. Отяжелевшая голова старика упала на грудь, челюсть отвисла. — Сошлюсь хотя бы на высказывание Цицерона о выполненных им переводах речей Эсхина и Демосфена. «Я сохранил и мысли, и их построение, — говорит Цицерон, — их физиономию, так сказать, но не имел надобности переводить слово в слово, а только воспроизводил в общей совокупности смысл и силу отдельных слов; я полагал, что читатель будет требовать от меня точности не по счету, а — если можно так выразиться — по весу…» Non verbum e verbo, sed sensum exprimere de sensu. То есть не от слова к слову, а от смысла к смыслу — таково истинное понимание природы всякого перевода!.. Несомненно, дискретный перевод берет свое начало в глубинах истории. Столь же несомненно и то, что на современном этапе его развития нам потребуются не только  и н т е р а п т о р ы - в с т а в к и, но и  и н т е р а п т о р ы - п р о п у с к и , а также, возможно, ряд других формальных приемов, способных помочь исследователю остановить внимание в нужном месте, пережить эмоциональный всплеск, усилить творческий импульс, ослабляемый неизбежным воздействием огромного количества невыразительной, вторичной информации… Я кончил.