В настоящее время, в условиях научно-технической революции, особенно в США, идеология ведущих монополистических корпораций, усваивающих себе все более властный тон по отношению как к государству, так и к общественному мнению, воплощается в лозунге «лессе иннове» («дайте дорогу нововведениям»). Сформулированный по аналогии с либеральным принципом прошлого века «лессе фэр», предусматривавшим невмешательство государства в экономическую деятельность, этот воинствующий лозунг содержит в себе требование свободы рук для корпораций, беспрепятственного развития и внедрения новой технологии повсюду, где она сулит прибыль, невзирая на ее социальные издержки и заранее объявляя ретроградами всех сомневающихся в ее абсолютной благодетельности. То обстоятельство, что многие либералы, отвергающие сейчас принцип «лессе фэр», одновременно ратуют за принцип «лессе иннове», как иронически замечает А. Этциони, свидетельствует не столько об их теоретической непоследовательности, сколько о практической дальновидности монополистического капитала. В этой связи несомненный интеpec представляют размышления профессора Массачусетского технологического института Джона Макдермота, выразившего глубокую обеспокоенность широких слоев американской интеллигенции социальными перспективами своей страны. Высказанные им опасения разделяют многие «новые левые», а также значительная часть представителей демократически и либерально настроенной интеллигенции в США, и они столь красноречивы сами по себе, что вынуждают прибегнуть к пространному цитированию:
«Примерно столетие назад в жизни Америки начался период гегемонии философии laissez faire. Своим успехом в достижении этой гегемонии она определенно меньше обязана своим достоинствам в качестве обобщенного изложения экономической истины, чем своей роли в социальной борьбе того времени. Она помогла выявить, в чем состоят интересы учреждений предпринимательского капитализма для социальных классов, господствующих над ними и извлекающих из них выгоду. Равным образом она четко набросала облик общества, внутри которого законные интересы всех могли быть, как предполагалось, обеспечены только благодаря систематическому предпочтению, оказываемому интересам капиталистов-предпринимателей, их учреждениям и их социальным союзникам. Короче говоря, значение принципа заключалось прежде всего в его идеологической роли в качестве культурного или идеологического выражения классовых интересов.
Нечто подобное может быть сказано и по поводу принципа laissez innover. Как обобщенное изложение взаимосвязи между социальными и технологическими изменениями, он затемняет гораздо больше, нежели проясняет, но в этом отчасти и состоит функция и гениальность идеологов. В настоящее время принцип laissez innover представляет собой ведущую идеологию технологического импульса в американском обществе, иначе говоря идеологию тех учреждений, которые монополизируют передовую технологию и извлекают из нее выгоды, и тех социальных классов, которые усматривают в свободной эксплуатации своей технологии наиболее надежную гарантию своей власти, общественного положения и богатства… В результате технологическая рациональность сегодня столь же нейтральна, как рыночная рациональность столетие назад».[31]
По убеждению Макдермота, «речь идет об основах новейшей идеологии агрессивных правых сил в нашей стране», которые во имя научно-технического прогресса осуществляют самую настоящую апологию государственно-монополистического капитализма. «Именно эта доктрина, — подчеркивает он, — связана с интересами элиты, правящей нашей страной, и с ее экспансионистской политикой во всем мире. Отнюдь не случайно, что глашатаи этой доктрины — всякие ростоу, бжезинские, хантингтоны и каны (назовем лишь несколько одиозных имен) — находятся среди наиболее ярых, неразоружившихся сторонников холодной войны у нас… Многие силы американского общества, враждебные демократии, сплотились над знаменем laissez innover».
«Большой бизнес» требует от своих идеологов заблаговременного отпущения грехов, которые намеревается совершить в предстоящем будущем. Буржуазные футурологи, вроде Кана и Винера, Бжезинского и Хантингтона, в своих прогностических откровениях как раз и стараются обеспечить его такими индульгенциями.
Футурологические инвестиции и идеологические дивиденды
Особая роль в развитии футурологических концепций в Соединенных Штатах принадлежит Гудзоновскому институту, директором которого является небезызвестный Герман Кан. Институт представляет собою типичное порождение так называемого «бума прогнозов» на Западе.
Кану нельзя отказать в дальновидности. Он одним из первых понял, что повальное увлечение социальным прогнозированием, футурологией, — это не какая-то преходящая мода в науке, а в определенном смысле насущная потребность. Если в прежние исторические эпохи глубокие общественные преобразования обычно растягивались на многие поколения, то ныне они как бы сжались во времени: века умещаются в десятилетия, десятилетия — в годы. Вот почему многие социальные последствия человеческой деятельности, носившие прежде характер отдаленных и побочных, ныне все больше превращаются в прямые и непосредственные. В этих условиях предвидение приобретает исключительно важное значение для общества. Социальные последствия открытий и технических изобретений, экономической деятельности и текущих политических решений надо знать заблаговременно, пока стремительный ход событий не превратился в необратимый стихийный процесс, на который слишком поздно и не в наших силах воздействовать.
Гудзоновский институт — не только научный центр, всецело поглощенный так называемым «исследованием будущего». Он вместе с тем явно претендует на то, чтобы служить прообразом научно-исследовательского учреждения в будущем. Разместившийся в нескольких небольших зданиях псевдонорманнского стиля, он насчитывает всего около ста сотрудников; I половина из них — ученые-эксперты, другая — вспомогательный и административный персонал. Это не так уж много, скорее даже весьма скромно по современным масштабам. По мнению же его директора, это почти оптимальная величина для научного коллектива: лучше иметь постоянных первоклассных консультантов за стенами института, чем сотни посредственностей в его стенах. И среди консультантов, привлеченных Каном, — Реймон Арон, Дэниел Белл, Ганс Бете, Кеннет Боулдинг, Сидней Хук, Карл Кейзен, Генри Киссинджер, Макс Лернер, Эдвард Теллер и десятки других не менее громких имен, которыми мог бы кичиться любой университет на Западе.
В библиотеке гораздо больше научных докладов, правительственных отчетов и прочих документов и материалов, чем книг и журналов. Главное же достояние института — это, как говорит Кан, сотни «человеко-лет накопленного опыта в изучении будущего и исследовании политических проблем».
В отличие от знаменитой «Рэнд-корпорейшн» Гудзоновский институт специализируется на долговременном социальном прогнозировании, стремясь предвидеть последствия научно-технической революции, перспективы экономического развития, социальных тенденций, международных отношений. Иначе говоря, институт, по словам его директора, претендует предвидеть важные события, а не охотиться за «завтрашними газетными заголовками». И это вполне отвечает интересам заказчиков. «Мы не используем Гудзоновский институт в качестве пожарной команды для текущих кризисов, он служит нам для прогнозирования событий, которые могут произойти через год или через несколько лет», — откровенно заявил представитель Пентагона.
До сих пор, несмотря на изобретенную Гербертом Уэллсом «машину времени», утописты и писатели либо заставляли своих героев видеть вещие сны, либо отправляли их в далекое будущее, погружая в многолетний непробудный сон. Гудзоновский институт никак не назовешь сонным царством. И хотя его сотрудники порой грезят наяву, они все же предпочитают путешествовать во времени, прибегая к тотальной мобилизации всех методологических средств современной науки, от парадигм до теории игр, включая системный анализ, теорию вероятностей и исследование операций. Они привлекают себе в помощь аналогию и интуицию, метафоры и парадоксы.
Большинству сотрудников института около сорока лет, и, получая каждый свыше 40 тысяч долларов в год, они принадлежат к числу самых высокооплачиваемых ученых в США. В их числе социологи и юристы Энтони Винер и Макс Зингер, инженер Роберт Панеро, математик Доналд Бреннен, специалисты в области политической науки Уильям Пфафф и Фрэнк Армбрустер. Они предпочитают афоризмы и парадоксы не столько из увлечения художественной литературой, сколько ради экономии времени. Зачем посвящать целые страницы описанию социальных условий в капиталистических городах? И проще и яснее сказать: «XX век плюс трущобы». А сколько слов и времени можно сэкономить, если вместо пространных объяснений основных принципов международных отношений лаконично сформулировать триаду: «Друг моего друга — мой друг; друг врага — мой враг; враг врага — мой друг». Так фолианты пространных рассуждений вмещаются в лапидарные доклады. Вот почему здесь не пишут, а диктуют, не объясняют, а проецируют на экран.